Руны Вещего Олега

Когда испуганный и растерянный купец поднял голову, то страх пострашнее мороза сковал сердце. Перед ним стоял, глядя одним подбитым оком, тот самый огнищанин, который убил его любимого сына Исраэля. Теперь этот полуживой урус вместе с подмогой пришёл за ним. Шимон снова уткнулся головой в снег и запричитал, заголосил, умоляя и обещая всё золото и деньги, весь товар и всё, что у него есть, в уплату за свою жизнь.

– Только не убивай, не убивай! – кричал он тонким голосом.

Едва держащийся на ногах Лемеш перевёл взгляд на труп своего пса, потом на распростёртый далее труп жены в изорванной одежде и скрюченное тельце дочери. И заговорил не то с самим собой, не то с распростёртым у ног купцом:

– Что ж за народ вы такой, что всё меряете деньгами да златом и кладёте за него головы свои и чужие, а по-человечьи жить не хотите… Наверное, ведь и среди вас есть люди, а не только кошели для денег с руками и ногами, которые мнят, что им всё дозволено, должны же быть и среди вас люди… – Огнищанин помолчал, потом собрался с силами, встал с саней и тихо молвил: – Вставай, пошли, здесь и без того смертей много. – И повёл оглушённого страхом Шимона в поле.

Когда Лемеш вернулся, пленные хазары, купец и его работник, выносили из землянки трупы своих собратьев, укладывая их за изгородью в снег. Последним положили молодого Исраэля. Огнищанин поднял на дворе труп своей дочери, прижал к себе и наконец заплакал, потом понёс в землянку, переодел в чистое и уложил на её детское ложе. Труп жены ему помогли внести Хорь и Ерофеич. Молодые воины, постояв подле огнищанина, вышли, оставив его прощаться с семьёй. Когда ожидание затянулось и Скоморох направился к двери, послышались неровные шаги и вышел огнищанин с зажжённым факелом в руке. Он поднёс его к углу крыши, и сухой от мороза камыш, которым была крыта землянка, полыхнул быстро и жарко. Силы огнищанина были на исходе, и он передал факел Бересту.

– Велес, отец наш всеблагой, проводник при рождении и смерти, прими чистые души рода Лемешей в чертоги своего небесного Ирия, да будут они счастливы в твоём мире до следующего прихода в мир Яви! – Воин-волхв обошёл землянку и поджёг оставшиеся три угла крыши. Поле этого открыл дверь, провёл факелом у притолоки и, произнеся напоследок: – Доброго пути! – бросил факел внутрь землянки на кипу сухой соломы.

Огнебог мигом охватил солому, взметнув жаркий язык до брёвен перекрытия. Берест закрыл дверь и стал вместе со всеми в отдалении, глядя на огонь. Оба оставшихся в живых хазарина тоже глядели на это странное действо урусов.

После того как засыпали землёй, разогретой пожарищем землянки, остаток пепелища, изведыватели продолжили путь в Киев, только теперь вчетвером – Берест тоже отправился с ними, да на хазарском возу с товаром ехали два полонённых хазарина. Своего потворника Хоря он оставил приглядывать за вконец ослабевшим от побоев и горя Лемешем, его двумя коровами и конями, оставшимися от перебитых хазар.

– Скажи, Берест, отчего ты решил ехать с нами в Киев? – спросил Скоморох, когда они двигались сзади воза, на котором сидели саркельский купец и его охоронец.

Ерофей с сыном ехали впереди, зорко посматривая вперёд и по сторонам.

– Всё просто в жизни, только люди привыкли её усложнять, – как бы издалека начал Берест. – Я из верви Семаргловой, это моё служение Роду единому, у каждого оно своё, у меня вот такое.

– Семаргл – защитник человеческого очага, оттого ты и поспешил с нами на помощь Лемешу, – отметил Скоморох. – Только в Киев-то зачем?

– Не усложняй простого, брат, ты сам только что всё объяснил. Род Лемеша – часть Рода единого, и коль постигла его беда, знать, угроза возникла многим родам русским. Оттого чую, что пригожусь на сей стезе. Слухи давно идут, что Визанщина перестала платить Киеву дань, а князь Ольг, мыслю, не из тех, кто спускает подобное оскорбление без последствий. – Последние слова Берест произнёс на греческом.

– Откуда такой чистый хорсуньский выговор? – подивился низкорослый изведыватель.

– Я в Хорсуне как раз свой греческий и добывал, град добре знаю, – ответствовал своим ровным негромким голосом Берест.

– А хазарский?.. Ты вчера с полонниками говорил на сём языке не хуже их самих? – снова испытующе прищурил очи его быстрый собеседник.

– С хазарским совсем просто, мальчишкой ещё в работниках у них ходил в Киеве да в Итиле ихнем бывал.

– А ещё какие языцы тебе знакомы? – уже с неприкрытым интересом обернулся к собеседнику изведыватель.

– Свейский, франкский, армянский, арамейский, ещё с пяток других, мне языки легко даются.

– Погоди, почему арамейский и армянский? – изумился ещё более Скоморох.

– Хазарский в Итиле – это язык черни, а верхушка у них жидовская, потому одного хазарского мало. В Константинополе, напротив, верхушка армянская, а народ речёт на жуткой смеси разных языков, хотя основной как бы греческий.

– Ну силён, брат, так ты, наверное, и Византий, который теперь Константинополис, тоже знаешь?

– Знаю, летом в термах массажи, которые они страсть как любят, делал.

– Ты вот так первому встречному о себе рассказываешь…