Руны Вещего Олега

– Вот с того бы и начинал, Михаил, – уже менее грозно молвил Ольг. – Коли вы нашим людям в Царьграде позволите капище поставить, так и мы в Киеве решим с вашей церковью, а по-другому не бывать! – решительно заключил князь.

* * *

На следующий день митрополит Сирин был разбужен молчаливым монахом-прислужником необычно рано. Владыка имел привычку допоздна читать священные книги, потом записывать наставления епископам своей новой митрополии и те вопросы, которые требовали участия в их решении самого князя россов Аскольда. Оттого пробуждался поздно, когда солнце уже вовсю сияло над деревянным градом.

Однако сегодня было особое утро, туманное и тяжёлое. Сегодня он, глава Киевской митрополии Константинопольской Христовой церкви, вместе со своими епископами, монахами, священниками, дьяконами, певчими и почти всей обслугой покидал град, с которого так удачно началось наступление Святой Церкви, а значит, и Ромейской Империи, на непокорных россов. Всё шло по слову Святейшего патриарха Фотия, которого Сирин уважал не только как главу церкви, но и учителя, обладавшего многими знаниями и некой необъяснимой внутренней силой. Его мудрый план, начатый ещё при пленении сокрушённых бурей россов, дал свои великолепные плоды… И вдруг этот дьявольский колдун, явившийся с севера, разом порушил все многолетние усилия святой церкви! Теперь вместо широкого наступления – унизительный отход. Нет больше митрополии! С великим трудом удалось договориться с новым князем о том, чтобы оставить в самом Киеве одного из шести епископов, двух священников и несколько дьячков для обслуживания купцов-христиан и тех немногих из местных, кто пожелал остаться в новой вере после водворения на престоле этого беловолосого колдуна. Но даже это – в обмен на такую же возможность для россов-язычников, ведущих торг в Константинополе, где у них был свой Русский Двор близ монастыря святого Маманта, поставить кумиры и поклоняться им…

Митрополит протянул для умывания руки над серебряным тазом, и монах полил в них из восточного кувшина. Затем помог облачиться в походную одежду. Вода несколько сняла полусонное состояние, но полная бодрость не наступила. Хотя последние дни не было привычного труда, больше переживания за вторжение разгневанных киян в Греческий Двор, где служители церкви сидели в страхе ожидания неминуемой расправы. Хорошо, удалось договориться с новым князем, красноречие, как всегда, не подвело, слава тебе, Господи! – и митрополит, широко перекрестившись, стал читать утреннюю молитву.

– Высокопреосвященнейший Владыка, повозка готова, охоронцы спрашивают, можно приступать к погрузке вещей? – учтиво спросил прислужник, когда митрополит закончил. Сирин вышел во двор, где его встретил поклоном широкоплечий, но сильно исхудавший после ранения трапезит Дорасеос, который для всех, кроме самого митрополита, был теперь просто монах-охоронец. Сирин кивнул, и охоронец дал знак остальным монахам.

– Что россы, не нападут на нас, пока будем ехать к пристани, как думаешь? – Спросил митрополит охоронца.

– Думаю, нет, Преосвященнейший, после твоего разговора с их князем вокруг нашего торгового двора стало спокойно, народ разошёлся, а для сопровождения нас к пристани прибыли десять их конных воинов, – доложил новый охоронец.

Все купцы уже были готовы и ждали только прибытия свиты митрополита. Вчера ещё было солнечно и даже жарко, а сегодня сырой туман смешивался с густыми серыми тучами. Настроение у Дорасеоса, как и у самого митрополита, и большинства его свиты было скверное. Уже перегружена поклажа с воза, уже отвязывают крепкие верви, и лодейщики берут в руки шесты, чтобы оттолкнуться ими от деревянной пристани. И вдруг… произошло то, чего он боялся и одновременно желал больше всего на свете: в самый последний миг он увидел чудный стан, золотистые волосы и волшебные голубые очи своей Артемиды-Дивооки! Он даже чуть рванулся в её сторону, но совладал с собой и, скосив очи, удостоверился, что никто из находящихся рядом не заметил этого. Вцепившись побелевшей от напряжения рукой в какую-то верёвочную снасть, воин лишь на мгновение встретился взглядом с Дивоокой, и все звуки происходящего вокруг исчезли. Он тут же отвёл взор, не в силах ответить на немой вопрос девы, но огромные синие очи, полные слёз, укоризны, нежности и тоски продолжали стоять перед ним, куда бы он ни смотрел.

– Эта молодая варварка так глядит на нашу лодью, что мне становится не по себе, не ведьма ли она, среди них, говорят, их немало… Кого она пришла провожать? – обронил один из лодейщиков другому. Тайная нить между Дивоокой и Божедаром прервалась, и приходя в себя, он услышал последние слова работника. Находясь в каком-то совершенно непонятном состоянии, трапезит опустился на деревянный настил и прикрыл очи, чтобы никто не заметил в них отражения тех чувств, которые сейчас бурлили в нём.