Русь эзотерическая

— И я — не хочу. Но я — вообще случай особый. Ни работы, ни прописки. Таких у нас называют БОМЖ, — усмехнулся Николай, — Живу у тётки. Подрабатываю, где придется. С женой развёлся. Так что, я в обществе, в общем-то, и не живу вовсе. Нигде не числюсь.

— А мне, Никола, до полного аскетизма ещё, дать, далеко. Живу пока на общей грядке, ем из общего корыта… Ты, Никола, живи как можешь. У тебя путь особый: ты можешь ни под кого не подстраиваться, тебя не съедят: зубы поломают, — сказал дядя Юра.

— Не знаю, чей путь сложнее: мой или твой. Не прост ты, ой, не прост! Между групп, говоришь, ходишь туда-сюда? И — связываешь между собой то, что ещё связать возможно… Что бы я без тебя делал здесь, один, как перст, сорняк ты тюльпанный, лещина огородная! Ты появился — люди рядом появились. Ты уйдешь — никого не будет! — вздохнул Николай.

Дядя Юра рассмеялся тихонько.

* * *

Наталью потянуло прогуляться одной на полянку, что находилась рядом с лагуной, за небольшой кромкой леса, отделяющей её от реки. На одном из краёв этой самой полянки росла старая, не очень большая, груша, и потому, как сообщил Николай, многие из эзотериков называли полянку «грушёвой», и в другие годы на ней тоже крутили Магниты. Изобилие в диком лесу плодовых деревьев — груш, яблонь, алычи — не удивляло Наталью после того, как Николай рассказал, что, по сообщению местных жителей, до революции здесь было множество фруктовых садов, одичавших после советской власти.

Наталья облюбовала местечко неподалеку от груши и присела, созерцая окрестности и решив немного здесь помедитировать. Неожиданно почти сразу в её голове возникло видение. Будто, неподалеку от неё находится некое строение, а может, и средство передвижения, в форме белого удлиненного яйца, у которого медленно, с нескольких сторон сразу, открываются круглые люки-двери и выдвигаются лестницы, по которым вниз спускаются люди, одетые во что-то, похожее на серебристые скафандры.

Ещё миг — и видение исчезает. По-прежнему жужжат, перелетая с цветка на цветок, пчёлы, летают бабочки-голубянки, раскачиваются головы ромашек. Наталья поднялась, будто испугавшись чего, и быстро пошла прочь с этой поляны…

У реки на том самом месте, которое запомнилось ей раньше своими говорливыми потоками, на камне сидел Сергей. Думая, что он сейчас погружён в себя, Наталья решила не мешать и обойти его стороной. Но Сергей приподнял голову, повернулся к ней и позвал её. Тогда Наталья подошла и присела рядом.

— Когда ты ушла, мне у костра стала идти информация. Дядя Юра и Николай работали на мандале, а я сидел под навесом и пытался читать. И тут мне такое стало катить… Будто я в фашистской Германии… Учёный, занимающийся экспериментами над людьми… Нет, я не ставил никаких жутких опытов. Я изучал результаты опытов, проведённых другими. И сделал важное открытие… Я работал в бункере, глубоко под землей. Я уже несколько месяцев не выходил наружу. И долго, очень долго я боролся с собой: делал выбор между гордостью ученого, чье имя останется в веках, как мне показалось, и необходимостью скрыть свои изыскания, важность которых не оставляла сомнений. Я не хотел служить рейху. Но, в своё время не смог отказаться от перспективной работы… Ещё и потому, что иначе меня ждала бы военная служба. В качестве рядового. Иногда на меня там, в бункере, начинали накатываться волны безумия… Впрочем, именно их я усиливал и изучал. Я был на сломе, на пределе, в нервном истощении. Мне жутко хотелось спать. Мне хотелось послать к чертям все мои графики, схемы, исследования, все мои достижения. Меня угнетала бессонница.

Я вызвал к себе секретаршу — единственного человека, которому я не был безразличен. По-моему, это была ты… Мы с тобой — в гитлеровской Германии… Ужас!

Я попросил у тебя снотворного. Но, в конце концов, сорвался и выложил тебе всё. Ты побледнела. Схватила мою рабочую тетрадь с записями и стала судорожно их просматривать. Потом вдруг вырвала несколько листков и разорвала их — один за другим — на мелкие клочки, и ещё, и ещё… Я смотрел на это спокойно. Мне было уже всё равно… Вдруг в комнату ворвался кто-то из охраны и увидел, как ты уничтожаешь последний лист записей. Он стрелял в тебя, но промахнулся, и не стал повторять вторично, только слегка ранив тебя в руку. Скорее всего, он подумал, что ты смалодушничала, решив, что все мы вот-вот попадем в плен, и стала уничтожать все записи по этой причине. А потому, махнув рукой, он приказал нам выходить наверх. Наверху дул свежий, холодный ветер. Я думал, что нас арестовали, пока не понял, что, видимо, просто собирались взорвать бункер, и потому вывели всех наверх и теперь выносили все записи, какие показались им важными, и аппаратуру. Была ранняя весна. Я впервые за много-много дней увидел пронзительно-синее небо и белые, мягкие облака. Впрочем, уже где-то поблизости воняло гарью и слышались выстрелы. Ближайший отсюда город был взят противником. И почему-то у меня на душе было легко. Хотя я и не знал, что нас ждёт впереди…

Сергей долго-долго молчал. Потом буднично закончил: «Такие вот дела».