Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Действительно это так, если говорить с позиций покупки территории посредством получения ярлыка с целью временного управления ею.[841] Но ведь о ярлыках на Галич, Углич и Белоозеро, которые, по В.А. Кучкину, явились основанием «купли» этих земель, в источниках ничего не говорится. И ссылка на ситуацию 1392 г. ничего не проясняет. Следовательно, высказанные исследователем положения являются не более чем гипотезой, не исключающей других версий. По-нашему мнению, под «куплями» Ивана Калиты следует понимать не покупку собственно территории «княжеств» как административно-политических единиц Руси, а передача права сбора «выхода»-дани, в данном случае, в варианте «откупа», что широко практиковалось. Ситуация же с Нижним Новгородом совсем другая. Она, действительно, связана с политическим приобретением и выглядит как политическое дарение.

Что же касается утраты политических прав, то они были относительны. Эти земли сохраняли возможность самостоятельного внутреннего развития, но были подчинены Москве в военно-и внешнеполитическом значении: соответственно в походах московских князей выставлялась местная рать, и сношения с Ордой осуществлялись «через» Москву. Отсюда, действительно, имела место «непрочность», неопределенность их статуса, что связано с временностью, эфемерностью этих «владений».

«Купли» Ивана Калиты необходимо рассматривать, таким образом, не сугубо во внутриполитической плоскости, а прежде всего в плоскости даннических отношений. Тогда, действительно, снимаются многие вопросы о самостоятельности или, наоборот, зависимости этих земель и их князей от Москвы. Не связка Калита — князья, а связка Калита — Орда здесь является определяющей. Следовательно, в грамоте Дмитрия Ивановича поднимается не столько внутриполитический вопрос, сколько «внешнеполитический» — даннический. Актуальным он был в 30-х годах XIV в., таковым же, видимо, оставался и позже.[842]

6

Итак, с рубежа 50–60-х годов XIII в. между Русью и Ордой устанавливаются даннические отношения.

Социальная природа даннических отношений достаточно подробно исследована отечественными историками и этнографами.[843] Наиболее полно выглядят обобщения А.И. Першица. Он отграничивает дань от контрибуции с побежденных — с одной стороны, и от податей (налогов) с подданных, как более высокого уровня эксплуатации, — с другой. От первой дань отличают регулярные поборы, от вторых — то, что поборы совершаются не с собственной, а «с покоренной чужой общины (племени, города, государства)», остающейся при этом «более или менее самостоятельной». Мысль исследователя о сохранении самостоятельности побежденной общины представляется чрезвычайно важной при понимании сути даннических отношений. Развивая ее, А.И. Першиц пишет, что побежденные «в основном» не утрачивают «прежней экономической и социально-потестарной структуры коллективов». Экономическая самостоятельность выражается в том, что «данники располагают собственными, не принадлежавшими получателям дани средствами производства и эксплуатируются путем внеэкономического принуждения, которое распространяется не на отдельные личности, а на весь коллектив». Сохранение существующей политической системы следует из того, что «данники и получатели дани не интегрированы в составе одного этнического и социально-политического организма: во-первых, они принадлежат к разным племенам и народам, во-вторых, у них может быть разная социальная структура, равно как и производные от нее надстроечные формы».[844] Итак, в пределах даннической системы существование и развитие общественных институтов побежденных народов происходит без особого влияния со стороны внешнего фактора.

Представляется, что именно таким образом и складываются отношения между Русью и Ордой. Прежде чем мы остановимся на них, несколько слов о сопутствовавших «ордынской дани» грабежах и разбоях. А.И. Першиц отмечает подобного рода отклонения. «Первоначальная, в эпоху разложения первобытнообщинного строя и в раннеклассовых обществах, данническая эксплуатация еще не вполне оторвалась от генетически и функционально близких к ней, но еще более примитивных порядков — военного грабежа и контрибуции», — пишет он.[845] Все это имело место на Руси. Летописи часто фиксируют наше внимание на таких фактах, начиная со времени нашествия. Монголо-татары то и дело сбивались, так сказать, на неупорядоченный сбор даней: после военных или «посольских» экспедиций. Грабеж и разорения становятся итогом почти каждого появления монголо-татарского отряда в русских землях (другое дело — какова причина той или иной экспедиции; во многих случаях это бывало по просьбе самих тех или иных Рюриковичей). Точно так же, не гнушаясь, монголо-татары прибегали и к контрибуциям, как откупу от прямого грабежа. На эти татарские акции и обращали, как правило, свое внимание историки.[846] Однако не походы, даже самые разорительные и грабительские, определяли магистральную линию в русско-ордынских отношениях, а дань.