Русь и Орда

– Будь надежен, великий государь, нешто наш мужик свое крестоцелование порушит? Да и подобрал я для тое работы людей верных и непьющих.

– Верю вам. Ну, завершай тут, с Богом!

Выйдя из подземелья, Дмитрий Иванович низом, вдоль внутренней стороны стены, направился к последней перед Боровицкими воротами, Свибловой башне, стоявшей на углу, при впадении Неглинки в Москву-реку. Но не успел он сделать и двадцати шагов, как со стороны дворца показался всадник, в котором князь сразу узнал своего окольничего [182] , Ивана Гавриловича Кутузова.

– Дозволь сказать, великий государь, – промолвил он, осадив коня перед Дмитрием и легко соскакивая на землю.

– Сказывай, – ответил несколько встревоженный князь.

– К тебе из Орды посол от великого хана!

– От Мамаева хана?

– Нет, княже, от хана Азиза.

– Ну, этот хоть тем велик, что сам себе хозяин. А кто таков посол-то?

– Муж еще молодой и обличьем на татарина не похож нимало. А по имени Карач-мурза.

– О таком не слыхивали. Должно, не вельми важная птица.

– Не думай, княже: нукер перед ним туг [183] о трех хвостах возит.

– Стало быть, ханского роду! Все одно, пусть пождет, покуда я его принять схочу. Наших послов в Орде тоже не вдруг принимают. А людей с ним много?

– Душ с полста, государь.

– Поставь их на Посольский двор. Посла чтить, как князя, по сану ему и корм отпускай, а людям его – как положено.

– Слушаю, княже.

– Да упреди владыку Алексея. Скажи ему, что хочу с ним ныне же совет держать.

Глава 5

В лето 6876 князь великий Дмитрий Ивановичь Московский да Алексей-митрополит князя великого Михаила Александровичя Тферьского зазваша на Москву любовью, а в правде бысть ему суд на-третеи и поимаша его и бояр его всех, и разведоша их розно и быша в нятьи и в истоме. А князь Михайло седе на Гавшином дворе, и потом не за долго время внезапу приидеша из Орды посол татарский князь Карачь, и тогда помысливше и укрепив князя Михаилу крестным целованием, отпустиша его восвояси.

Никоновская летопись

Митрополит Алексей – человек обширного ума и большой государственной мудрости, – узнав о прибытии ордынского посла, советовал великому князю принять его немедля и без нужды не раздражать хана в такой момент, когда перед Москвою уже стояла неотвратимая угроза войны с Литвой. Но Дмитрий, глубоко чтивший святителя и с детства привыкнувший следовать его советам, в этом вопросе проявил необычную неуступчивость.

– Пусть пождет татарин! – решительно сказал он. – Не хочу, чтобы все эти мурзы да ханы мыслили, будто они на Руси хозяева и что так уже их русский государь страшится!

– Подумай, чадо мое, – промолвил несколько задетый митрополит, – к месту ли будет ныне хану когти казать? Я в том пользы не вижу. К тому же не знаем мы, с чем посол-то прислан. И может, для нас же лучше будет, коли мы о том без промедления сведаем.

– С чем он прислан – отгадать немудрено: сам знаешь, отче, боле двух годов мы хану Азизу дани не посылали.

– Тем паче не надо бы ханского посла зря ярить.

– А какая в том беда? Все одно больше положенного он не спросит, а что положено – хоть так, хоть эдак отдавать надобно. Да я его долго томить не стану, а и умалять себя перед погаными тоже не хочу! Нешто ордынские ханы наших послов сразу принимают?

Владыка вздохнул, но спорить больше не стал. Он хорошо понимал, откуда все это у Дмитрия: будучи наставником юного князя, он сам воспитывал в нем с малых лет неустрашимого воина, учил не гнуть спины перед ханами, последовательно и настойчиво готовить его для решительной борьбы с Ордой. То, что он теперь слышал от Дмитрия, было следствием его собственных наставлений и в глубине души его даже радовало. И потому он только сказал:

– Ну, гляди сам… Ты государь, твоя, стало быть, и воля.

Прошло несколько дней. Ханский посол терпеливо ожидал приема и никаких признаков гнева или неудовольствия не обнаруживал. Его часто видели разъезжающим по Москве на великолепном арабском жеребце, в сопровождении двух или трех нукеров, почтительно державшихся немного позади. Он с любопытством поглядывал вокруг, иногда придерживал коня у иных боярских хором, изукрашенных особенно искусной резьбой, издали долго смотрел на дворец великого князя, увенчанный златоверхим теремом и являвшийся замечательным образцом деревянного зодчества. Но к новым укреплениям близко не подъезжал и, казалось, даже не глядел в их сторону, хотя ему, как послу великого хана, никаких препятствий в том не чинили.