Русь и Орда

– За привет и за ласку тебе спасибо, почтенный хозяин, – выезжая вперед, ответил Карач-мурза. – Я боярин Снежин, Иван Васильевич, и еду со своими слугами из Москвы в Карачев и далее. Да вот, в пути нас настигла ночь и конь, на беду, захромал. Ежели найдется у тебя где переспать да лошадям по охапке сена, ничего более нам и не надобно, а тебе навеки будем благодарны.

– Все найдется, боярин, милости прошу! Живем небогато, но голодным либо непривеченным отселе, благодарение Господу, еще никто не уходил. Сделай милость, заходи в дом, а о слугах твоих и о конях мои люди позаботятся. Эй, Игнат, слышишь? – обратился он к бородатому мужику, стоявшему у крыльца. – Чтобы все было как подобает, да перво-наперво поднеси людям с дороги по чарке, – скажи Арине Михайловне, что я велел.

– Будь надежен, Михайла Андреич, я, чай, обычай знаю.

– Ну вот. А ты, Иван Васильевич, может, в баньку с дороги-то? Как раз натоплена, я и сам только что парился. Тем временем и ужин поспеет.

– Благодарствую, боярин, – ответил Карач-мурза, не знавший, как величать собеседника, – от бани не откажусь: четыре дня почти не слезал с седла.

– Ну вот и добро! Идем, я тебя проведу. А до боярина мне далеко – зови меня без чинов, Михайлой Андреевичем.

* * *

Любит русский человек помыться-попариться, и в прежние времена пригласить званого или нечаянного гостя в баню было столь же в обычае, как предложить ему потрапезовать.

На Руси с самой глубокой древности баня была неотъемлемой принадлежностью каждого домашнего очага, и мылись в ней по возможности ежедневно, что некоторые западные историки отмечают с иронией, как своего рода блажь или чудачество, тем лишний раз подтверждая достоверность факта, о котором сохранилось немало и других исторических свидетельств.

Древнейшее из них, записанное одним из греческих авторов III века и переведенное на славянский язык нашими первыми летописцами, принадлежит апостолу Андрею Первозванному, как известно, проповедовавшему христианство в восточнославянских и скифских землях [241] . Вот что он рассказывал, возвратившись оттуда: «Дивно видех аз само, словеньскою землею идучи, бани древенны зело натоплены. И людие тамо совлокут с ся одежды и остануться нази, и облеюти ся квасом, и, взяв прутие младое, биют ся сами, и тако ся добьют, едва вылезут живы, и облеют ся водою студеною, и тогды оживут. И то творят по все дни, – мовение себе, а не мучение» [242] .

Некоторые историки склонны считать автором этого свидетельства не Андрея Первозванного, а другого христианского проповедника, Андрея, побывавшего на Руси в VII или VIII веке, но даже и в этом случае оно относится к седой древности, и уже первый киевский летописец Нестор приводит его в своей «Повести временных лет».

Другое документальное доказательство того, что баня в жизни древних русов имела первостепенное значение, мы находим в мирном договоре, заключенном киевским князем Олегом с Византией после победы, одержанной над нею в 907 году. Несмотря на краткость этого договора, текст которого сохранился до наших дней, в нем точно оговаривается, что русским послам и купцам, приезжающим в Царьград, в числе прочих видов жизненного и бытового обеспечения должны быть предоставлены бани, в которых они могут «мытися елико хотят».

Из того факта, что подобное требование включается в столь важный государственный документ, логически вытекают два вывода: что в Х столетии частое мытье в бане русы считали одной из важнейших человеческих потребностей и что в блистательной Византии эту потребность нелегко было удовлетворить.

Можно было бы привести еще много подобных свидетельств. Баня часто упоминается в наших летописях, в целом ряде старинных русских былин и народных сказок, ей посвящены десятки, если не сотни, пословиц и поговорок, среди которых есть и такие: «Мой в церкви душу, а в бане тело», «Без бани нам не живать – баня вторая мать», «Без бани мы бы все пропали» и т.д.

Эту любовь к чистоте тела русский человек в неприкосновенности пронес через века своей истории, и потому особенного удивления заслуживают попытки некоторых западных историков изобразить наших предков как дикий и грязный народ, тогда как именно они могли служить образцом чистоплотности для других народов [243] .

* * *

Час спустя радушный хозяин уже усаживал помывшегося гостя за стол в низкой, но довольно просторной трапезной, которую Карач-мурза при входе окинул внимательным и любопытным взглядом: ему впервые в жизни довелось переступить порог русского помещичьего дома.