Русь и Орда

– Да ведь не кто как он ездил тогда в Орду, обносить перед ханом Узбеком князя Василея и добывать ярлык своему отцу! Они вдвоем с князем Андреем Звенигородским все то дело и обмозговали и сладили. Ну, Андрей-то по крайности хоть понес за то должную кару: ты, поди, слыхал, что тогда же казнил его Василей Пантелеич своею рукой. А Святослав вот доселе живет и княжит – как только Господь его терпит! И хитрющая же это, скажу тебе, тварь: то он перед татарским ханом на брюхе елозил, а едва лишь Ольгерд Гедиминович захватил в Литве великое княжение и почал подбирать под себя русские земли, тотчас взялся его обхаживать. И что бы ты думал? Влез-таки ему в душу! Не минуло и года, как оженился на любимой Ольгердовой дочке Феодоре. И через то, как только пришла сюда Литва, наш пройдоха сделался тут первым человеком и стал Карачевским князем еще при жизни родителя своего, Тита Мстиславича, коего без лишних баек сопхнули они обратно в Козельск. И теперь к Святославу не подступись никто: он за спиною тестя своего ровно бы за каменной стеной!

Карач-мурза выслушал этот рассказ с величайшим вниманием: до сего времени он ничего не знал о той гнусной роли, которую Святослав Титович играл в заговоре против его отца, ибо не знал о том и Никита.

– Дивны, однако, творятся у вас дела, – промолвил он, когда Софонов замолк. – Сына сделали великим князем, а отца посадили на удел!

– Не вовсе так, Иван Васильевич. Не забудь, великого княжения у нас не стало с той самой поры, как попали мы под Литву. Ныне над всею подлитовской Русью князь великий лишь один – Ольгерд Гедиминович, а все удельные перед ним и промеж собою будто равны. Но Карачевский удел, вестимо, поважнее Козельского, и народ, по старине, чтит здешнего князя вроде бы за старшого.

– И Тит Мстиславич добром перешел в Козельск?

– А что он супротив воли князя Ольгерда мог сделать, ежели бы и похотел? Только он, пожалуй, и сам был рад такому повороту: сказываю тебе, совесть его грызла за содеянное. И тут, в Карачеве, каждый камешек вопиял ему о его злодействе. А воротившись в свою старую вотчину, он хоть тем себя облегчил, что отошел от ворованного и не стал им пользоваться.

– От совести да от людского проклятия все одно ему некуда было уйти, как волку от своего хвоста, – суровым голосом промолвила Ирина, до сих пор не принимавшая участия в разговоре. Карач-мурза с любопытством взглянул на нее: брови ее были сдвинуты, лицо излучало презрение. Видимо, не жаловала она козельских князей.

– А ты, Ирина Михайловна, – сказал он, – хотя и не знала князя Василия, видать, тоже его жалеешь?

– Вестимо, жалею! – ответила она с легким вызовом в голосе, глядя прямо на него. – Память его в нашей земле чтит и малый и старый.

– Ариша родилась, кажись, лета три спустя после отъезда Василея Пантелеича, – пояснил Софонов. – В ту пору едва ли и жив-то он был.

– Как же покинул он свое княжение и что с ним после сталось?

– А ведомо ли тебе, боярин, что приключилось тогда в Козельске?

– Расскажи, Михайла Андреевич, будь ласков.

– Ну, вот, когда у тех воров было уже все готово, вызвали они Василея Пантелеича в город Козельск, вроде бы на семейный совет. Он, знамо дело, ничего худого не опасался и приехал туда налегке, взявши с собою лишь три десятка дружинников да четырех верных дворян. Был средь тех четырех и я. Во дворе у князя Тита узрели мы сотни три воев, обвешанных оружием, и сразу я смекнул, что быть беде. Так оно и вышло. Попотчевали они нас чарочкой, а потом принесли Узбеков ярлык. Князь Василей, хотя и был норовом горяч, прочтя тот ярлык, головы не потерял, а потому повели они дерзкие речи и почали ярить его и так и эдак, дабы завязать ссору и его в заварухе прикончить, а после на него же сложить всю вину. То им было надобно, ибо знали, что все одно поедет он к Узбеку и выведет их на чистую воду. Ну, своего они добились – возгорелась ссора, только не так она обернулась, как они ждали: хотя было нас в горнице всего четверо, а их душ пятнадцать, – едва князь Андрей крикнул нас вязать, Василей Пантелеевич в тот же миг положил его саблей на месте; стремянный его, Никита Толбугин, – истинный был богатырь – так дал кулаком по рылу самому здоровенному из них – княжичу Федору Звенигородскому, что у того и досе нос глядит на сторону; я ухватил со стола ханский ярлык, и выскочили мы во двор, а там на коней да и ускакали, хотя за нами и гнались.

Вот и получилось, что князю Василею пришлось бежать и скрываться, – помолчав, продолжал Софонов. – Хан бы его за такое, вестимо, не помиловал – русских князей казнил он смертью за любую малость. Куда уехал Василей Пантелеич, осталось в тайне – еще и посейчас ходят о том в народе разные слухи. Только лишь немногие верные люди знали истину. Теперь-то уж все едино, давно его нету на свете, и я тебе скажу: ушел он тогда за Каменный Пояс, в Белую Орду, враждовавшую с Узбеком, и нет сумнения, что невдолге там сгиб, инако беспременно воротился бы к нам после смерти того проклятого хана, а умер тот года три спустя.

– А Тит Мстиславич давно ли помер?