Русь и Орда Книга 2

– Добро пожаловать, батюшка! Не обессудь, не могу тебя признать – темен.

– Да хранит тебя великий Господь, боярин! Вели своему человеку выйти, ибо то, что я стану говорить, не должны слышать ничьи уши, кроме твоих.

– Выдь, Ивашка, – коротко приказал старик вошедшему вместе с гостем дворецкому.

– Семен Никитич! – сказал Карач-мурза, когда дверь за дворецким затворилась и по ту сторону послышались удаляющиеся шаги. – Помнишь ли ты князя Василея Пантелеевича?

– Помню ли я его! – воскликнул старый воевода, весь подавшись вперед и не скрывая овладевшего им волнения. – Вот уже, почитай, тридцать годов нету дня, чтобы я его не вспоминал! И теперь слышу его голос! Ужели же?! Быть того не может! Знаю, погиб он давно… Кто же ты, молви для Бога?

– Я сын его.

– Сын Василея Пантелеича! Да как же так? Вот радость-то послал Господь! Ну, дай обниму тебя, – говорил старик, довольно легко поднявшись с кресла и делая шаг к Карач-мурзе. Они обнялись и троекратно расцеловались. – Как же звать-то тебя, мой княжич?

– Зови Иваном.

– Иван Васильевич! Ну, садись, родной, и сказывай все, с самых начал! Ничего не упусти! Ведь вот радость-то какая! Ровно бы снова с князем моим беседую, как бывало. У тебя голос в точности как у его. Ты, верно, и лицом с ним схож?

– Люди сказывают, что так, – улыбнулся Карач-мурза. – Только глаза у меня синие и бороды не ношу, а то, пожалуй, меня бы тут многие признали.

Больше двух часов длилась их беседа. Карач-мурза расска л старому боярину о смерти князя Василия и Никиты, а также все о себе, ничего не утаив. Алтухов, в свою очередь, ведал ему многое из того, что произошло за минувшие годы в Карачевском княжестве, и о нынешнем положении здешних дел.

– А ты, Иван Васильевич, – спросил он в конце, – так ли просто сюда заехал либо есть у тебя что особое на уме?

– Приехал я поглядеть на землю отцов, благо случилось быть поблизости, – ответил Карач-мурза, – а иного на уме не держу. Доколе Карачевской землей Литва володеет, тут все одно ничего не сделаешь. Пусть бы даже весь народ похотел меня своим князем, – нешто Ольгерд попустит, чтобы согнали со стола его зятя?

– Вестимо, нет. Покуда он тут государствует, и Святослав на своем княжении крепок. Но близится война с Москвой. И ежели князь великий Дмитрей Иванович одолеет Ольгерда. будет иное.

– Это истина. Но едва ли то скоро сбудется: у князя Дмитрея Ивановича, опричь Ольгерда, и иных ворогов много. Доколе не приведет он в покорность Тверь, Рязань и прочих, – ему только бы самому от Литвы отбиться, а не то что у нее земли отымать.

– Уповай на Господа, княже. И коли хочешь послушать моего совета, – покинул бы ты Орду и шел бы в службу к Московскому князю.

– Он и сам меня звал… Может, тем я и кончу, а другом ему поклялся быть навеки. Но порвать с Ордою мне не просто, я в ней родился и всю свою жизнь прожил.

– Да в сердце-то своем ты кто – русский или татарин?

– В том и горе мое, Семен Никитич, что сердце-то надвое раскалывается! Вот здесь, на земле своих предков, русский я, да и только, и Орда мне почти ненавистна. А в то самое время у меня и мать, и жена, и дети татары, и вяжет меня с Ордою моя воинская честь.

– Коли так, надобно ждать, Иван Васильевич. Придет день, и сердце твое само за тебя решит. Только я уже наперед знаю, каково будет его решение… Ты что же, надолго сюда?

– Дня два либо три пробуду, да и в обрат. Больше мне тут делать нечего.

– Опричь меня, не думаешь ли еще кого повидать?

– Думал попервах, сказавшись боярином Снежиным. побеседовать с князем Святославом Титовичем, дабы уразуметь, что он за человек, и кой-что от него вызнать. Но теперь не хочу: от тебя да от Софонова уже знаю, каков он есть, и боюсь, в разговоре, коли скажет он что худое об отце моем, – не сдержу себя, и будет беда.

– Упаси тебя Господь встреваться с ним, княже! Он тебя враз признает и живым отселе не выпустит, хоть ты ему никакого худа и не сделаешь. Это хитрая лиса и глядит далече. Вот он и Ольгердов зять, а перед Дмитреем Ивановичем тоже хвостом метет, дабы на своем столе и тогда остаться, ежели наши земли к Москве отойдут.

– Ну, в том он, может, и просчитается. А скажи, боярин, – спросил Карач-мурза после небольшого молчания, – жив ли еще Лаврушка, дружинник родителя моего, о котором много слыхивал я от Никиты?

– Жив. Только он Святославу служить не схотел и давно перешел отсюда к Брянскому князю Дмитрею Ольгердовичу.

– Ну и как он там?

– Живет неплохо. Двое сынов его старших, Василей да Никита, тоже уже служат в дружине у Брянского князя. Пишут его ныне боярским сыном Клинковым, по его родному селу, и он того заслужил: человек добрый, отважный воин и честь свою блюдет крепко. Раза три в году меня навещает, и мы с ним всякий раз подолгу вспоминаем минувшее и родителя твоего покойного, царство ему небесное.

– Сделай такую милость, Семен Никитич, – промолвил Карач-мурза, вытаскивая из кармана стянутый шнуром кожаный мешочек, – когда придет он сюда, дай ему вот это и скажи от кого. Здесь сотня золотых динаров.

– Сотня золотых динаров! Ты щедр в родителя, Иван Васильевич.