Русь и Орда. Книга 2

Беседа на некоторое время приняла шутливый характер. Михаила Андреевич, слегка захмелевший, рассказал несколько забавных историй, и в том числе одну про карачевского княжича Мстислава Святославича, в потемках принявшего польского попа за девку. После этого разговор снова возвратился к прежнему.

– Стало быть, Ольгерд Гедиминович во всех Черниговских землях оставил прежних князей? – спросил Карач-мурза.

– Почитай что так. Только лишь Брянщину, где русский княжеский род пресекся, поделил он промеж двумя своими сынами: Корибуту дал Чернигов и Новгород-Северский, а Дмитрею – Брянск и Трубчевск.

Ну и как те князья с русским народом ладят?

– Ладят, ништо. Корибут еще чуток мирволит Литве, а Дмитрей Ольгердович вовсе обрусел. Была бы его воля, он бы с большею охотой крест поцеловал Москве, нежели родному отцу. Хороший князь, ничего не скажешь, и народ его любит. Брянщина под ним живет спокойно. Вот Ариша его добре знает и может тебе обсказать, коли есть охота послухать. Ее муж покойный служил у Дмитрея Ольгердовича дружине, доколе не умер запрошлым годом от моровой язвы. И уж после того воротилась она в отчий дом, а то жила в Брянске.

*Князь Дмитрий Ольгердович является родоначальником князей Трубецких, которые прежде писались Трубчевскими.

Карач-мурза сочувственно поглядел на молодую вдову, ожидая увидеть на ее лице выражение скорби, вызванной запоминанием об этом печальном событии. Но, к его удивлею, вид ее был совершенно спокоен.

– А у тебя, боярин, есть ли семья? – спросил Софонов.

– Есть жена и двое сынов.

– Что же, они в Москве остались?

– Нет, покуда я в отъезде, проживают они у родителей жены, – ответил Карач-мурза. Ему было неприятно обманывать этих добрых людей, притворяясь не тем, кто он есть в действительности, и он уже раскаивался в том, что затеял это переодевание. Но до сих пор совесть его в какой-то мере оправдывала: называя себя русским, особенно здесь, на земле своих предков, где по закону ему сейчас надлежало княжить, – он все-таки был ближе к истине, чем если бы назвал себя татарином. Однако теперь, когда разговор явно принял такой оборот, который мог потребовать от него уже подлинной лжи, он поспешил его закончить и поднялся из-за стола.

– Ну, Михаила Андреевич, сколь ни приятна беседа с тобой, а час уже поздний, мне же с рассветом надобно выезжать. Спаси тебя Бог за гостеприимство твое, а тебя, хозяюшка, за отменное угощение, – поклонился он Ирине. – И коли укажете место, где можно мне поспать, иного мне ничего и не нужно.

– Тебе уже приготовлена горница и постеля в малом доме, боярин, там тебя никто не потревожит, – ответил Софонов. – Только никуда мы тебя с рассветом не отпустим! Как это можно натощак выезжать?! И пошто тебе не погостить у нас денек-другой? Нешто такое уж спешное у тебя дело?

– Надобно мне завтра повидать князя вашего Святослава н еще кой-кого в Карачеве, а после ехать в Звенигород.

– Повидать князя Святослава? Да его ведь нету в Карачеве! Он уже с месяц как уехал к тестю своему, в Вильну, и досе не воротился. Что же, ты его на постоялом дворе дожидаться будешь? За что хочешь нанести нам такую обиду? Али тебе тут плохо?

– Что ты, Михаила Андреич! Ласкою вашей и приветом в премного доволен, и на добром слове тебе спасибо. Но все одно надобно мне быть в Карачеве: есть у меня там и иные дела.

– Ну и что с того? Ведь Святослава ты так или эдак ожидать должен, а до города тут четыре версты. Хоть трижды на дню туда езди, а живи у нас!

– Боюсь, не будет ли оно вам в тягость, Михаила Андреич…

– Не обижай, Иван Васильевич, и слышать такого не хочу! Стало быть, решено дело, и тут тебе весь сказ. Павел, возьми свечу да проводи боярина в его горницу!

Глава 26

На следующий день, проснувшись с рассветом и выйдя во двор, Карач-мурза прежде всего увидел Павла Софонова в коротком кафтане, высоких сапогах и с луком за плечами. Воткнув в землю охотничью рогатину, он, что-то бормоча, подтягивал подпругу у оседланного коня; рядом с ним, держа в поводу другую лошадь, стоял коренастый крестьянский парень, тоже в охотничьем облачении. Заметив боярина, оба сняли шапки и поклонились.

– День добрый, Павел Михайлович, – приветливо кивнув, промолвил Карач-мурза. – Никак, на охоту собрался?

Точно, боярин, – ответил молодой богатырь, покраснев как девушка: его впервые в жизни величали по отчеству

– На какого же зверя ты идешь?

– Мыслим, коли будет удача, взять сохатого. А зверя тут всякого много.

– Сохатого? – переспросил Карач-мурза. Он сам был страстным охотником, но на лося ему охотиться не случалось. – Как же ты думаешь его взять?

– А обыкновенно: на него надо идти тихо, без собак. И, подобравшись поближе, пустить в шею стрелу либо две. А опосля добивать рогатиной.

– Нешто он станет ожидать тебя с рогатиной?

– Коли то старый бык, он, раненный, еще и сам норовит на стрелка наскочить, – только не оплошай! Ну, окромя того, там, где мы думаем его брать, ему уйти некуда, ежели бы и схотел: поляна со всех сторон обкружена водой. Выход только один, – там мы и будем стоять.

– Стало быть, он на вас кинется?