Русь и Орда. Книга 2

– Беспременно кинется. А нам того и надо!

– Эка занятно! Не доводилось мне хаживать на сохатого.

– Так за чем дело, боярин? Езжай с нами! Зараз я тебе всю справу достану.

– Ныне не могу, надобно мне в город съездить. А в другой раз, коли вскорости опять соберешься, с превеликого охотой с тобой поеду.

– Когда пожелаешь, боярин, – скажи только слово! А я ребятам нашим велю поглядывать и упредить меня, когда сохатый забредет на ту поляну.

Охотники выехали из ворот, а Карач-мурза едва успел обойти усадьбу, как его позвали к раннему завтраку.

Ирина была свежа и улыбчива, как то летнее утро. Она, видимо, уже попривыкла к новому человеку и сегодня держала себя гораздо проще и свободнее, чем накануне, а потому показалась Карач-мурзе еще прекрасней. Не прошло и четверти часа, как он почувствовал, что ее красота и женственность мутят его мысли, как крепкое вино, и должен был призвать на помощь все свое благоразумие, чтобы пореже глядеть в ее сторону.

Ирина тотчас заметила, какое впечатление производит на гостя, и, как всякой женщине, это открытие доставило ей тайное удовольствие. По натуре она была чужда жеманства и себе цену знала, но – странное дело: в этом случае ей неудержимо захотелось еще больше нравиться заезжему боярину, хотя рассудок и подсказывал, что эта игра опасна и ни к чему хорошему привести не может.

К счастью, Михаила Андреевич почти сразу оседлал своего любимого конька и, ударившись в воспоминания о князе Василии и связанных с ним событиях, вскоре всецело овладел вниманием Карач-мурзы.

– А вот, Михаила Андреевич, – спросил последний, когда трапеза подходила к концу, – ныне не раз помянул ты воеводу Алтухова. Жив ли он еще?

– Семен Никитич-то? Жив. Господь его милует, хотя изрядно он уже стар и года три как вовсе ослеп.

– Надобно бы мне повидать его. Есть до него одно дело.

– Так чего проще! Его вотчина тут недалече: из

Карачева бери по брянскому шляху, там и трех верст не будет. Спроси любого встречного, – тебе всякий укажет.

– Добро, коли так, сейчас и поеду.

– Ну, что же, с Богом, боярин! Знамо дело, от полдника Семен Никитич не отпустит, а уж к вечере будем ожидать, без тебя за стол не сядем.

– Благодарствую, Михаила Андреич, вернусь беспремен-. – ответил Карач-мурза, покосившись на Ирину. Она глядела на него с легкой улыбкой, в которой он прочел немое, но выразительное подтверждение словам отца.

* * *

Карач-мурза въехал в столицу своих предков с таким чувством, с каким пламенно верующий мусульманин въезжает в Мекку. Пусть этот город мал и убог в сравнении с другими, которые он видел, пусть его древние бревенчатые стены местами прогнили и едва ли способны теперь выдержать серьезную осаду, но ведь по ним ходили ноги его отца! Пусть эти деревянные дома от времени почернели и вросли в землю, но ведь в каждом из них и теперь живет кто-то, чье сердце дрогнуло бы от радости, если бы знал он, что мимо проезжает сын князя Василия; пусть княжеские хоромы, – возле которых Карач-мурза особенно долго задержался, – не похожи на блистательные дворцы Хорезма, но ведь если бы на свете было больше правды и справедливости, чем зла, – сейчас в них жил бы не подлый и коварный враг, а он сам! Это его хоромы, его город, его земля! И всего этого лишил его татарский хан, такой же, как и тот, которому он сейчас служит. При этой мысли Карач-мурза ощутил почти ненависть к Орде и остро почувствовал свою кровную связь с родной землей. Нет, он не татарин и никого не обманывает, разъезжая по Руси в этом платье, – он и вправду русский. Даже больше того, – он русский князь, отец этого народа, насильственно оторванный от своей большой семьи! И ему почти неудержимо захотелось остановить на площади коня и крикнуть людям, что он сын князя Василия Пантелеевича. Крикнуть и посмотреть – что будет?

Чтобы избежать искушения, он быстро выехал из города, и сопровождавший его Макар очень скоро разыскал усадьбу старого воеводы Алтухова. На крыльце большого, но изрядно обветшалого бревенчатого дома их встретил дворецкий и, почтительно поклонившись незнакомому, но богато одетому гостю, осведомился – зачем он пожаловал?

– Надобно мне видеть боярина Семена Никитича, – коротко ответил Карач-мурза.

– Семена Никитича? – переспросил дворецкий. – Что же, это можно. А как, батюшка, велишь сказать ему о тебе?

– Скажи, что приехал гость из дальних краев, которому он будет рад.

– А как звать-то твою милость, боярин?

– О том я ему сам скажу.

Через несколько минут Карач-мурза был введен в небольшую горницу, по-видимому служившую опочивальней. У одной из стен, на широкой и низкой лавке виднелась закрытая меховой полостью постель, упиравшаяся изголовьем в резной деревянный ларь; в углу, у трехстворчатой божницы, теплилась лампада; несколько потемневших от времени икон висели на стенах отдельно от божницы, придавая горнице вид монашеской кельи, ибо иных украшений в ней не было. У открытого окна сидел в кресле благообразный седой старик, на вид еще довольно крепкий. При звуке отворившейся двери он повернул голову к вошедшим и промолвил: