Русь и Рим. Сенсационная гипотеза мировой истории. Т. 1

Но в действительности оказывается иначе. Не так уж сам по себе очевиден параллелизм. Еще раз напомним о том, что ради этой прозрачной ясности и «очевидности» пришлось проделать огромнейшую подготовительную работу по кодированию десятков и сотен хроник, по составлению программ для ЭВМ и анализу хроник с их помощью. Только таким путем удалось отделить «плевелы от зерен», сосредоточить внимание на сущности явлений и отрешиться от второстепенного. Если же рассматривать необработанный материал, то мы немедленно подпадаем под гипноз ярких красноречивых деталей (может быть, попросту придуманных кем-то или искаженных до неузнаваемости), которым нет соответствий в биографии параллельной. А ведь именно детали убеждают не только обычного читателя, но и профессионального историка в «безусловной правдивости» прочитанного. Для примера раскроем книгу по истории Древнего Рима и приобщимся к деталям биографии любого из недавних наших персонажей. Вот Каракалла:

«В 215 г. Каракалла, узнав, что среди населения Александрии Египетской распространяются насмешливые высказывания о нем, явился в город со своей гвардией. Пригласив молодых граждан Александрии в цирк, император окружил здание воинами и велел перебить всех собравшихся. Вслед за этим он отдал ряд районов города на разграбление».

И не в том дело, правдив ли, даже правдоподобен ли этот жестокий исторический рассказ, важно прежде всего то, что благодаря подобным «деталям» история Каракаллы начинает выглядеть совершенно непохожей на историю его двойника Теодориха Готского. Крохотные мелочи вроде той, что «Септимий встретился с войсками противника» не где-нибудь, а именно «близ Лугудуна», заставляют верить, будто перед нами – подлинная история.

Если же вернуться к средневековым хронистам, которые умудрились столь лихо запутать историю, то, пожалуй, нет смысла так уж строго их осуждать. Мы судим их с позиций сегодняшнего преклонения перед точностью в науке. Судить-то можем, но выносить приговор – нет. В юрисдикции никакой закон не имеет обратной силы; так и здесь. Научная мораль во времена хронистов была совершенно другой, и в рамках той морали они вели себя безукоризненно.

Есть один очень важный психологический аспект, игнорировать который они никак не могли. Обратите внимание: почти все ученые от начала античности до конца эпохи Возрождения были универсалами, «энциклопедистами», причем в перечень «профессий» любого из них непременно входило и хорошее владение литературным стилем. Более того, многие из них были еще и блестящими писателями. Но это не от хорошей жизни. Будь ты семи пядей во лбу, сделай выдающееся открытие, но если напишешь языком «дубовым», если твой труд скучный, то и читать его никто не будет.

Наука в те времена была сродни искусству; ученый не считал себя обязанным писать только о том, что проверено и перепроверено, он мог заполнять свой труд любыми гипотезами, догадками и фантазиями (не информируя читателя о степени фантастичности), лишь бы – и это главное – книга его читалась взахлеб. Раз уж великий Аристотель, самый ученый из ученых этого времени, допускал в своих книгах немало нелепостей, буквально высосанных из пальца, вздорных утверждений, любое из которых мог бы сам легко проверить и опровергнуть, – что говорить об остальных! Вообразим себя на месте историка, решившего составить летопись своей земли и обнаружившего, что от ранних эпох осталось только перечисление князьков и скупые упоминания о каких-то иных действующих лицах. Даже современный исследователь, сторонник строгой научной морали, не преподнесет читателю это перечисление в первобытном виде, он непременно разбавит его водичкой (в рамках сегодняшних научно-этических ограничений почти безвредной) из общих слов и рассуждений «по поводу». Античный же (или средневековый) историк расцветит этот сухой список живописнейшими деталями (чтобы читалось интересно!), даже не подозревая, какое преступление (на взгляд далеких потомков) он совершает. И точно так же, как его современники-поэты и драматурги по многу раз обыгрывали одну и ту же сюжетную схему, обогащая ее своей фантазией, так и он не погнушается воспользоваться схемой какой-нибудь уже известной ему хронологии. И так уж нечаянно (или закономерно?) сложилось, что наиболее популярной в качестве шпаргалки стала схема истории могучего царства, полуфантастическая, но не совсем фантастическая, истоками своими восходящая к империи Габсбургов.