Русь Летописная

Существует еще одна загадка, связанная с основанным князем Русом городом (Старая) Русса. Не приходится сомневаться, что это один из древнейших русских городов. В «Записках» Герберштейна среди множества упомянутых городов только Старая Русса названа «древним». А между тем в летописях он впервые появляется, лишь начиная с 70-х годов XI века, хотя после упадка Киева и до середины XVI века занимал в России четвертое место по количеству населения — после Москвы, Пскова и Новгорода. К сожалению, самые ранние Новгородские летописи безвозвратно утрачены: они либо подверглись жесточайшей цензуре сначала киевских, а затем и московских конкурентов, либо же вообще уничтожены: так, в Первой Новгородской летописи старшего извода начальные листы, относящиеся к предыстории Руси, попросту выдраны, как говорится, «с мясом». Поэтому и остается уповать только на легендарную историю, ее наиболее древние события в известной мере также отображены и на дощечках «Велесовой книги».

Современные историки-снобы, как и их позитивистски настроенные предшественники, не видят в легендарных сказаниях о Русе и Словене никакого рационального зерна, считая их выдумкой чистейшей воды, причем сравнительно недавнего времени. Так, блистательный наш историк Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) (рис. 33) в одном из примечаний к 1-му тому «Истории государства Российского» называет подобные предания «сказками, внесенными в летописи невеждами». Похоже, Карамзину мерещилась примерно такая картина. Сидел, дескать, монах-горемыка в полутемной и полухолодной келье, попивал вино-пиво, и от нечего делать пришла в его захмелевшую голову озорная мысль. «Дай-ка, — думает, — честной народ потешу: присочиню что-нибудь такое да этакое, что никаким потомкам ни в жисть не распутать». Ну, и сотворил, конечно, историю про начало Руси и отца-первопредка Руса.

Рис. 33.

Спору нет: конечно, безвестные историки XVII века что-то добавляли и от себя, особенно по части симпатий и пристрастий. А кто, скажите на милость, такого не делал? Карамзин, что ли?

В историографических пристрастиях, верноподданнических восторгах и политических предпочтениях он был большим католиком, чем сам Папа Римский. Уверовав однажды в удобную, с точки зрения самодержавия, версию о призвании варягов и отождествив их с норманнами, Карамзин безапелляционно отвергал любые отклонения от своей абсолютизированной схемы начальной русской истории и, не колеблясь, объявлял ложной или поддельной любую точку зрения, не совпадающую с его собственной. Что касается хронологии, го Древнейший (?!) период отечественной истории, как о том черным по белому написано в предисловии к 12-томному карамзинскому труду, начинается с 862 года (?!).[8]

В сложившейся довольно-таки странной ситуации налицо обыкновенная, хотя и далеко не безобидная, подмена терминов. Вместо того чтобы говорить о многогранной русской литературе до XVIII века как о старописьменной, акцент переносится на ее принадлежность к конкретной (названной почему-то древней) эпохе, причем последняя отстоит по своей верхней планке от нынешних времен чуть больше, чем на три века. Древность для Руси при подобной фальсификации хронологически оказывается совпадающей с европейским Возрождением и Реформацией и даже с эпохой буржуазных революций.

По количеству субъективных домыслов, тенденциозности и так называемой научной отсебятины (талантливо однако преподнесенной) «История Государства Российского» сто очков даст фору любому хронографу и летописцу. Одно меланхолическое начало карамзинского труда чего стоит: «Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками».

Карамзин как будто пересказывает «злого демона» русской историографии, одного из столпов псевдонаучного норманизма, почетного иностранного члена Санкт-Петербургской академии Августа Людвига Шлёцера (1735–1809). Разве не напоминает вышеприведенный пассаж Карамзина такое, с позволения сказать, шлёцеровское «умозаключение», касающееся древнейшей русской истории (речь идет конкретно о VII веке н. э.):