Русь моя неоглядная

Лето 1943 года. Отец в топографических войсках. Наш покос в вырубке на горе, над деревней Мироны. Вырубка заросла березняком, рябинником и кипреем. Косить приходится плешинками. Косу папа сладил для меня небольшую. В руках удобна, но быстро тупится, а я толком не умею ее лопатить, тем более отбивать, поэтому часто приходится махать по лезвию оселком… Джинь-джинь-джинь. Устаю, с непривычки болит спина, мышцы рук и ног. Присаживаюсь на очередной пенек – отдыхаю, схватывая с кустов в рог малину. Солнце прячется за лес. Жара спадает. Косить стало легче, а может, просто приловчился. Очередной отдых вблизи кромки леса. Слышу звук: «До-до-до-ре-ре-ре; До-ре-ми-ми-ми», – и совсем тонкое жужжание с дребезжанием. Минута тишины и снова: «До-до-до-ре-ми-ми». Никак не соображу, что это такое. Пробираюсь по малиннику в сторону звука. Звон отчетливее. Взбираюсь на высокий пень и вижу расщепленную молнией ель, высотой метра два. Небольшой медведь-годовалок ходит вокруг пня и задирает расщеплины и тянет их на себя, потом отпускает, они издают мелодичные звуки, каждая свой. Медведь прислушивается. Как только расщеплина перестает звенеть, он оттягивает новую. Я увлекся, не заметил, как оступился, пень подо мной скрипнул. Медведь остановился, обернулся в мою сторону. Увидев меня, стал когтями царапать свой инструмент. Только тут я опомнился, соскочил с пня и дал деру в обратную сторону. Добежал до места, где косил, подхватил косу и сумку, выскочил на тропинку и побежал вниз к деревне, а оттуда по лесной дороге домой. Всю дорогу оглядывался, не бежит ли за мной медведь?

Оказывается, не только человек музыкален, но и звери радуются нежным мелодичным звукам.

Мухомор

Евдокия Васиха, расторопная, мордатая баба, с белесыми глазами навыкате, овдовела рано. Хозяйство было зажиточное: дом-пятистенка, конюшни, сараи. Постройки под тесом, двор выложен плахами. Кругом чистота и порядок. Василий, с короткой седой бородой, конопатый, невысокий, справный мужичок. В его руках любая работа спорилась. Корова, овцы, поросенок, гуси, куры – одним словом, полный двор живности. Дети выросли, создали свои семьи. Дочери повыходили замуж за военных, разъехались. Сын жил в городе. Сначала внуков привозили на лето к Василию. Но Евдокия с невесткой не поладили. Внуков стали отправлять на каникулы в Чердынь. Василий затосковал. Стал быстро стареть. Не покидала мысль: «Для кого стараюсь, кому это все достанется?» С Евдокией стали поругиваться по пустякам. У соседа на именинах бабы стали хулить своих мужиков, те только посмеивались, но Василия в один голос нахваливали: «Непьющий, работящий». Евдокия не сдержалась и выставила: «Что вы его хвалите? Нет от него никакого толка, как от козла молока, спать от меня перебрался на полати. Мне другой раз бывает невмоготу, хочется обнять. Совсем старик у меня разладился».

Василий слышал, но перечить не стал. Душа опустилась куда-то в пятки, а потом совсем покинула его. Пусто кругом стало.

По дому ничего не стал делать. За бутылку водки помогал соседям. Через полгода совсем спился. Быстро нашлись друзья-собутыльники. В последний месяц пропил и пенсию. Три дня дома не было. Нашли их в соседней деревне у бабки, торговавшей бормотухой, окоченевшими за столом рядом с хозяйкой.

Васиха стала подыскивать мужика, не хотелось распускать хозяйство. Родня присватала вдовца с Нытвы. Мужик оказался толстенький, круглолицый, с крючковатым носом, топорщившимися усами, лохматыми бровями. Пантелей в деревне не прижился. Встревал в разговор, старался подбросить ядовитое словечко. Бабы прозвали его «Мухомор». Евдокия хвасталась бабам: «Силища у него непочатый край, замучил меня по ночам».

Прошло три года. За хозяйством нужен досмотр. Деревня – это не город: до восхода надо вставать и после заката ложиться. Мухомор осунулся. Сначала лишились гусей, затем овечек, поросенка. Осталась одна корова и пяток кур. Евдокия не старела. Бабам жаловалась: «Отбрыкался мой радетель». Насмотревшись импортных фильмов про секс, Евдокия к вечеру совсем сомлевала, ладилась к приемышу, а он уходил спать на печь. Говорил: «Заработался я, Евдокия, погрею на печи косточки».

Евдокия одиноко крутилась на кровати, сопела, громко вздыхала. В полудремоте Евдокии лезли мысли: «Не заменить ли ей «мухомора» на более молодого, но как от него избавиться?»