Русь моя неоглядная

Собачонок стал всеобщим любимцем двора. Баловали лакомствами. Кто-то назвал «Иваном». Кличка прилепилась на всю его короткую жизнь, подрастал. Любил играть с детьми. Отгонял чужих собак, которые забегали на детскую площадку. Я подружился с ним быстро. По утрам он поджидал меня за деревом напротив подъезда. Как только я появлялся на ступеньках, он стрелой мчался ко мне. Я садился на лавочку, Иван обнимал лапами ноги и утыкался носом между колен. Трепал ему загривок, пятерней ерошил спину, чесал брюхо. Пес от удовольствия глубоко вздыхал. Косточки выносил редко, но в жару ставил под ель банку с водой. Зимой, темными вечерами, когда возвращался домой с разных направлений: или от трамвая или от троллейбуса, Иван всегда сторожил за гаражами. Больше, наверное, унюхав, чем увидев, мчался наперерез. Ухватив его за передние лапы, беседовал: «Иванушка, моя радость, как ты тут зимуешь?» Смастерил ему будку, поставил между гаражами, но она ему не понравилась, не прижился. Пес подрастал. Через два года стал крупной собакой, похожей на сибирскую овчарку. Прошлым лето выхожу из подъезда – никто не встречает. Бегут мальчишки, кричат: «Дяденька! Вашего Ивана собачники забрали». Поворачиваю за дом. Два мужика сеткой на длинном шесте ловят собак, бросая для приманки обрезки от колбасы. Объясняю, что это наш дворовой пес. Собрались женщины соседнего дома, доказывая, что это правда. Умоляю выпустить Ивана за деньги. Забираюсь в будку. Иван сидит в углу за перегородкой. Зову! Никакой реакции. Видимо после стресса от отлова ничего не понимает. Вытаскиваю за загривок. Освобожденный Иван очумело смотрит на меня. Дети радуются. Треплют Ивана. Пес приходит в себя. Отбегает за угол дома, на детскую площадку. Отловщики говорят, что если бы был ошейник, то они не трогали его. Дома нахожу старый брючный ремень. Царапаю на коже «Иван, дворовый пес. Симферопольская, 40». Пробую одеть – не дается. Начинает злиться. Отпускаю. И так в течение месяца – попытки одеть ошейник безуспешны. Пробовал маскировать ремень, по напрасно. За несколько шагов разгадывал мои намерения. Он боялся потерять свободу. Свобода оказалась дороже жизни. Весной этого года у него появились друзья: рыжий кобелек и маленькая лохматая комнатная болонка. Иван за старшего. К подачкам сначала подпускал маленькую, затем лакомился сам, но всегда оставлял Рыжему. Болонку было жаль, в непогоду она пряталась под лавочки. Дождь заставал ее там, и она, съежившись, сидела, прижавшись к столбику.

В руки ни Рыжий, ни «болонка» не давались.

Месяца через два «болонка» исчезла, наверное, кто-нибудь подобрал. Иван и Рыжий друг без друга никуда.

С весны повадились бегать к пивнушке, около торгового комплекса.

Подвыпившие мужики частенько угощали сосиска и баловали Ивана, Рыжий всегда был в стороне. Перехватив пару огрызков, Иван делился с дружком. После трапезы друзья возвращались во двор, ложились где-нибудь у лавочки, на которой сидели бабульки, и подслушивали их разговоры. Теперь встречали меня вдвоем, но Рыжий всегда был в стороне.

7 июля. Суббота. Отправляюсь на дачу, Иван не встречает. Подходит дед и говорит: «Сегодня рано утром собачники пристрелили Вашего Ивана. Старушки, торговавшие около ларька, упрашивали не убивать Ивана и его дружка». Сердечко сжалось: «Куда бежать? Кому пожаловаться?» Дни стали пустые. Никто по утрам не провожает, а вечером не встречает. Много человеку надо: малость пищи, крыши над головой, тепла, верности и преданности друзей, родных и близких. Это очень необходимо в старости, когда дети вырастают и у них свои проблемы, заботы, радости и недоразумения, когда многих товарищей и знакомых уже нет, когда телевизор становится единственным общением с миром. Хочется, чтобы кто-то тебя, как в детстве пожалел, выслушал, погладил по голове, посмотрел с нежностью и лаской в глаза. Иван, в последние два года, был для меня самым дорогим и близким на этой счастливой и грешной земле.

2007, июль

Разрушение и погибель моей деревни

Первый удар по устоям деревни пришелся на годы гражданской войны. Деревня невелика, 32 дома. Все родня, все однофамильцы, но гражданская война расколола деревню на две часто: одни – за красных, другие – за белых. Побогаче, позажиточней в поддержку Колчака, хотя многие от него пострадали, но когда опомнились, было поздно, некоторые пошли за ним в Сибирь.

Но самую большую беду принесли разруха и безвластие. Половина жителей деревни умерла от тифа и испанки. 1921 год – голод, снова смерти.

Начался НЭП – деревня воспрянула духом и за короткий срок окрепла. Сообща купили конную молотилку, две веялки, собирались приобрести трактор, но все планы деревенских мужиков рухнули с началом коллективизации. От второго удара деревня приходила в себя долго и болезненно. Большинство нижнедеревенских мужиков подались в город на производство.

Перед Отечественной дела стали поправляться. Но снова оказия – началось сселение маленьких деревень. Многие деревни исчезли совсем. Это был третий удар в самое сердце деревни.