Русь на Мурмане

— Ты прячешь ее на себе, — не спросил, а утвердил старец, рассматривая гривну. — Это лопские знаки. А тут буквицы... Где-то я уже видел такую... или похожую... Как звали твоего предка?

— Григорий Хабар. Он был боярский сын.

Гривна выпала из рук монаха. Митроха быстро подхватил ее с пола. Старец Андроник вперил очи в пространство перед собой.

— Я помню... Так значит, Григорий забрал эту вещь у него. Тот человек был выученик лопских колдунов... и тоже называл себя князем... Московский боярин Иван Палица с сотней служилых людей разорил это разбойное гнездо в вологодском лесу...

— У кого — у него? — Митроха был ошеломлен. — Ты, отче, знал моего прадеда?! И пращура Палицыных?

Старец, будто не слыша его, обратился к Феодориту:

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили? Сей лопский народец трудно будет вырвать из лап диавола. Они опутаны своим колдовством будто сетью.

— О чем ты ему говорил? Отче, расскажи мне! Какое разбойное гнездо?! — взмолился Митрофан, бросившись к ногам старца.

Он знал, что когда-то боярский сын Григорий Хабар был сослан великим князем в Вологду на покаяние. Об этом любила сказывать мать. За неведомые дела Хабар полгода бил поклоны и утруждал постом плоть в Спасо-Прилуцком монастыре. А до того в вологодских лесах с ним приключилось некое таинственное диво, и там же, в дремучем бору, нашлась ему невеста, Митрофанова прабабка. Был Митроха маленьким — слушал эти материны повести как страшную сказку со счастливым концом: сели они пирком да за свадебку, стали жить и добра наживать.

Но продолжение у сказки, которое мать не сразу ему поведала, а лишь когда подрос, оказалось странным: пятнадцать лет спустя Хабар уплыл в полночные земли неведомо для чего и не вернулся. Теперь ее продолжение стало еще и жгучим.

— Тебе не надобно знать это, чадо, — качнул белой головой монах. Ласково положил ладонь ему на макушку. И обжег приговором: — Брось эту вещь в огонь!

Митроха разочарованно вернул гривну на грудь, спрятал под рубахой и, не сказав ни слова, кинулся вон из кельи.

5

— Чего тебе? — сердито спросил отрок вставшего за спиной у него монашка.

Он оседлал толстый рогатый ствол-плавень, выброшенный рекой. Неподалеку, против скита на всхолмье, к воде спускались мостки. По ним от лодки-осиновки к монашьему поселению и обратно ходили два нелепых на вид мужика. Оба были низкорослы, кургузы, в расшитых цветными лоскутками рубахах, в кожаных чоботах с загнутыми мысами, в маленьких островерхих колпаках. Сначала они оттащили в скит сеть, полную рыбы, теперь грузили свою долбленку тяжелыми мешками.

— Почему ты не уходишь?

— Кто эти чучелы? — Митроха кивнул на мужичков-невеличек. — Кореляки?

— Нет, лопляне. Они иногда приплывают, выменивают в скиту соль и зерно. Выше по реке у них летний погост.

— Лопляны?! — Митроха соскочил с бревна. — А по-нашему они говорят?

— Немного. Вон тот, Одгэм. Я от него учусь их молви, а он от меня русской.

— Так ты их знаешь? — Размышлял мальчишка недолго: — Если я покажу им мою гривну, они захотят ее украсть?

— Лопари никогда ничего не крадут. Они добрые и простодушные.

— Ага, добрые. Ты что, про лопских колдунов не знаешь? Мне еще в Колмогорах про них всякого наплели. Вон, даже твой старец сказал.

— Это оттого, что они Христа не знают...

— Позови этого, — оборвал Митроха монашка, — как ты его назвал?

— Ты разве не слышал слов старца? Брось свою гривну в огонь.

Феодорит отшатнулся и едва не упал, когда Митроха наскочил на него со вздетыми кулаками и заорал:

— Глуподырый остолбень! Как я без нее узнаю про моего.... про Хабара! Забыл, что твой старец сказал? Тот, от кого гривна, называл себя князем! Я должен все узнать! А ты или поможешь мне, или не мешайся под ногами!

— Послушай, а почему старец сказал — тоже? — Инока не задели его вопли, он остался смирен. — Тоже называл себя князем. Кто еще? Твой пращур был княжьего рода?

Митроху словно огрели обухом по темени. Ведь ничего такого он старцу не говорил. Инок не дождался ответа.

— Прощай. Я не могу тебе помочь. — Феодорит слегка нагнул голову в поклоне и зашагал к скиту.

— Стой! — крикнул Митрофан. — Я видел в Ростове твою мать. Она приходила к сотенному голове.

— Что она говорила? — Монашек порывисто вернулся.

— Скажу, если позовешь лопина и будешь толмачить, — отрезал мальчишка.

Инок задумался.

— Хорошо. В этом нет худа... Одгэм! Иди сюда.

Лопари закончили погрузку мешков и готовились отплыть. Тот, которого позвал инок, поспешил к ним. Заулыбался. Что-то сказал, подойдя.

— Чего он лопочет?

— Спросил, здоровы ли мои олени. Это лопское приветствие, — смутился Феодорит. — У меня нет никаких оленей... Тирву, Одгэм!

Митроха хмыкнул, рассматривая лопскую породу. Ростом мужик был чуть выше его плеча. Порты и рубаха выделаны из кож. Лицо темное, задубелое, а светлая борода росла жидкими клочьями. Голубые глаза с красноватыми белками любопытно уставились на отрока.

Чем дольше они смотрели один на другого, тем настороженнее делался лопин. Он больше не улыбался.