Русь на Мурмане

Митроха снял с шеи гривну. Не выпуская из рук, показал мужику одной и другой стороной. Золотой кругляш тотчас приклеил к себе взор лопаря. Феодорит что-то сказал ему.

Одгэм взволнованно зачастил на своем наречии.

— Он говорит, что это бог, — переводил инок. Поправился: — Идол. И что ты, наверное, большой человек, богатый, раз у тебя такой...

Лопин не дал ему досказать. Ударил себя ладонью в грудь:

— Одгэм тоже есть кедьке-табай. Не такой. Твой красивее.

— Покажи.

— Э-э, свой кедьке-табай не показывай чужим. Плохо.

— Я же тебе показал свой.

— Твой коль-табай пустой. Я вижу. Иммель ушел из него. Ты давно не делал лоахт.

— Не приносил идолу жертв, — с отвращением перетолмачил Феодорит.

— Каких еще жертв? — растерялся Митроха.

— У всех иммель есть сайво-вуонгга. Духи, которые служат. Они скажут, какой лоахт надо. Тогда бог вернется.

Лопин снова уткнулся воспаленными глазами в гривну. И вдруг попятился, вскрикнув. В страхе залопотал по-своему, тыча пальцем в золотой кругляш.

— Он говорит, что ты, наверное, получил этого табая от великого кебуна... Так они называют своих колдунов... Говорит, это Каврай-олмак. На волке. У него в руках куамдес, волшебный бубен. Этот иммель покровитель кебунов и нойд, лопских жрецов...

— Бубен? — пробормотал Митроха. — А я думал — щит.

— Господи! — Инок, опомнясь, чуть не взвыл и схватился обеими руками за голову. — Спаси мя, грешного, очисти язык мой!.. Одгэм, ведь ты обещал не носить идолов в скит! Ты согласился принять христианскую веру. Я же тебе поверил!

— Э-э, — мужик хитро усмехнулся, — у лопина много врагов. Лесные звери. Злые духи. Чудины. Яммии. Богов тоже надо много. Еще один, сильный бог рууш, хорошо.

Феодорит, простонав, бросился прочь. Митроха вдумчиво потыкал пальцем в процарапанные значки на гривне.

— Что тут нарисовано? Опять вроде бубен? И гора какая-то?

— Одгэм не знает, — заверил лопарь. — Но есть, кто узнает. К нему плыть через море, на Куз-ойвэ. Однако страшно. Он злой кебун. Я поплыву. Он будет киковать для меня. Ты со мной?

— Да, — не раздумывал Митроха. — Только Федорку нужно уговорить. Твой кебун небось по-нашему не толмачит.

Монах убежал недалеко. Стоял на берегу ниже по течению и с непроницаемым лицом взирал на поток воды. На предложение Митрохи даже не обернулся.

— Нет. Старец Зосима ни за что не отпустит меня на Кузова. Я и сам не хочу. Там старые лопские кумирни и могильники.

* * *

Круг всхожего солнца пламенел над кромкой безбрежных вод, в той стороне, где был выход из моря в океан — Горло. В той же стороне, но намного ближе лежала Соловецкая земля, а еще ближе — Кузовские острова. Плыть до них на карбасных веслах — полдня. С парусом и того меньше.

В путь отправились, когда море вздохнуло — кроткая вода отлива пошла на большую, приливную.

Утреннее море оглушало тишиной. Поверхность воды была гладкой, будто начищенное серебряное блюдо. Ни взводенок над отмелым местом нигде не плеснет, ни чайка не разорвет кличем безмолвие. Только скрипели тихо уключины, полоскались весла и напевал под нос Одгэм. Митроха не сумел разобрать в лопской песне ничего кроме «го-го-го, ла-ла-ла».

— Экая прорва воды. — Поежился он, вспомнив, как ярилась недавно морская бездна.

По правую руку от них проплывал остров. Вдалеке виднелся еще один, крупнее.

— А все-таки твой Зосима отпустил тебя, — громко сказал Митроха иноку, скорчившемуся на другом конце карбаса. — Знаешь почему? Это я его попросил.

— Ты?

— Разве ты холоп его, чтобы он беспрекословно распоряжался твоей волей? Я так и сказал ему.

— Если старец скажет мне пойти в огонь, я исполню, — спокойно и очень серьезно промолвил Феодорит. — Он позвал меня и велел плыть с тобой на Кузова. Я не знаю зачем. Он ничего не объяснил, только наказал взять съестной припас на семь дней. Тебе для разговора с колдуном хватит и одного дня.

— К утру вернемся. Завтра идем в Кемь...

Митроха вскочил и заорал. За бортом карбаса в толще воды ему привиделась страшная белая морда, всплывавшая из глубины к лодке. Отрок схватился за саблю.

— Белый дьявол! Там!..

О днище карбаса глухо ударило. Лодка покачнулась. Но на лопина и Феодорита вопли Митрохи не произвели должного действия. Одгэм продолжал грести, а монах невозмутимо смотрел в воду. Глядя на них, мальчишка перестал в ужасе прыгать с саблей.

Однако лодка продолжала раскачиваться.

— Это белуха, — объяснил инок. — Они любят чесаться обо что-нибудь. Наш карбас приглянулся ей. Она не причинит вреда.

Митроха посрамленно сел и стал молча высматривать диковинного зверя. Скоро белухе надоело тереться о днище, и она, кувыркаясь, выплыла из-под лодки. Отрок разглядел короткие плоские передние лапы, горбатый лоб.

Карбас шел проливом между двумя полосками земли — матерой землей и долгим островом.

— Шуйская салма. Из нее пойдем в голомянь. В открытое море.

Юный монах говорил как заправский помор, всю жизнь проживший на морских промыслах.

— Салма — это чего?

— Пролив.

— А вдруг свей покажутся?

— Не покажутся. Они, должно быть, грабят сейчас Терский берег или Кандалуху.

Феодорит, конечно, не мог знать наверное, но Митроху его слова успокоили.

* * *