Читаем Русь. Том I полностью

И до самой зари светились в таборе костры и слышались то тоскливые, то разгульно дикие песни. Но так петь, как пела тоненькая цыганка, не пел уже никто.

И только в бледном свете зари, когда река и луга задымились теплыми парами и на востоке еще белел залегший сплошным белым облаком туман, стали запрягать лошадей.

Гости сели в экипажи и, со смуглыми лицами от бессонной хмельной ночи, тронулись по большой дороге среди тишины еще молчаливых полей и росистой свежести просыпавшегося утра.

Вдруг, когда дрожки Владимира, уехавшего в город, скрылись за поворотом, Валентин повернулся к Митеньке и, хлопнув себя по лбу, смотрел на него несколько времени.

— Что ты? — спросил Митенька.

— Про землю-то мы и не спросили!..

<p>LII</p>

На повороте у полосатого верстового столба они чуть не столкнулись с тройкой вороных лошадей и блестевшей лаком на утреннем солнце коляской. В ней сидела молодая, очень красивая дама в черном. Темная вуаль была поднята, и она задумчиво смотрела мимо на бегущие, уже проснувшиеся поля.

Валентин вежливо приподнял свою шляпу. Дама с тихой, спокойно-печальной улыбкой кивнула ему головой, бегло взглянув, как на незнакомого, на Митеньку Воейкова.

— Давно вас не видела, — сказала она, немного повернувшись в просторной коляске, уже несколько отъехав.

Валентин еще раз вежливо поклонился.

— Кто это? — спросил Митенька.

Его поразило выражение лица молодой женщины, с каким она смотрела по сторонам. Выражение внутреннего спокойствия, определенности и в то же время точно отсутствия здесь.

— Разве ты не знаешь? Это известная графиня Юлия, а теперь игуменья или патронесса — не знаю — женского монастыря, того — в лесу, знаешь?

Митенька Воейков еще раз оглянулся. Ему пришла мысль: что заставило эту молодую, красивую светскую женщину так круто и необыкновенно переменить свою жизнь? Что она нашла в жизни, в своей душе? Ради чего ушла от всех, от всего мира?

— Ты не знаешь, почему она сделалась монахиней? — спросил он Валентина.

— Не знаю. Тут есть один местный святой, — сказал Валентин.

— Отец Георгий? Я слышал. Говорят, это действительно необыкновенный человек.

— Все люди необыкновенны, — отвечал Валентин, — но дело не в этом, а в том, что она находится под влиянием этого святого. В святых я ничего не понимаю, только мне кажется, что они теряют ровно половину того, что человеку отпущено.

— То есть?… — спросил Митенька.

— Человеку заповедано познать все, а они одной половины избегают.

— Именно зла, — сказал Митенька. — Но ведь по библейской истории это дьяволом заповедано. Валентин странно усмехнулся.

— А ты разве боишься его?…

И сейчас же равнодушно прибавил:

— Зла вообще нет, а в дьявола ты, как культурный человек, конечно, не веришь…

Он помолчал, потом медленно произнес:

— «Познайте добро и зло и будете, как боги». Хорошо сказано…

Несколько времени ехали молча.

Митенька хотел было поделиться с Валентином своими мыслями о жизни, о своем состоянии запутанности, но вдруг почувствовал, что с Валентином вообще делиться ничем нельзя. Это все равно, что делиться с небом, с звездами, покажешься только сам себе маленьким и скучным, а требуемого сочувствия и созвучного отклика не получишь.

— А что, интересная женщина? — спросил вдруг Валентин.

— Да…

— Займись ею.

— Бог знает, что ты говоришь… ведь она — монахиня.

— Всякая монахиня — женщина, — ответил Валентин. — Я тебя как-нибудь свезу к ней.

<p>LIII</p>

На Митеньку странно подействовала эта случайная встреча с незнакомой молодой женщиной.

Раннее утро, хмельная голова, двоящиеся мысли, потеря всякой линии жизни, и это прекрасное стройное видение с грустными глазами и невыразимым спокойствием в них, спокойствием, происходившим от какой-то большой уверенности и определенности жизни, тогда как он чувствовал тяжелое томление от потери всяких внутренних центров. И воля его, не имея ни внутренней, ни внешней опоры, так ослабела, что его тянул всякий соблазн, потому что не было в его жизни никаких ценностей, во имя которых стоило бы удерживаться от соблазнов и сопротивляться им.

У него было ощущение, какое появляется у человека, который пьянствовал целый месяц и растерял все связи и отношения с жизнью. И угарной голове трудно уже делать усилия, и кажется, что ничего нельзя собрать и начать, в то время как жизнь, не прекращая ни на минуту своего вечного и бодрого движения, идет вокруг него с отрицающей его прочностью и деловитостью.

В особенности Митенька Воейков сильно почувствовал это, когда простился с Валентином и поехал один домой.

В бодром свете утра, с желтой зрелой рожью по сторонам дороги далеко расстилались поля с деревнями, холмами, зелеными лощинами. И везде виднелся народ, начинающий бодрую работу страдного дня. Уже начинали косить и жать хлеб. Мелькали начатые полоски ржи и первые связанные снопы нового хлеба, лежавшие в разных направлениях среди жнивья.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже