Русь. Том I

— Да… считать не считать, а едешь на базар мимо левашевского барина, поглядишь, — то-то земля вольная! И чего только не настроено!

— А что ж он спину, что ль, сам гнет? — сказал один голос.

— Попало в руки, вот и богат, — раздалось уже несколько голосов.

— Определили дюже хорошо, — подсказал Сенька, подмигнув.

— Ежели бы нам попала такая штука, чего бы тут настроить можно было! — сказал Николка-сапожник, бросив с досадой об землю свой картуз.

— Подожди, придет время… — сказал зловеще Захар Кривой, — по-своему определим…

О хороших местах бросили говорить и стали балакать о том, что было бы, если бы левашевское имение им досталось.

— Вот то-то и не по-божески: один человек, можно сказать, всем завладел, а тысяча около него без всего сидит, — сказал Степан кротко.

— А тут и на тысячу человек пришлось бы по хорошему куску, ежели бы разделить.

— Да опять же еще коровы и лошади; тоже по чем-нибудь придется.

— На кажного по корове не придется, — заметил Иван Никитич, некоторое время что-то прикидывавший в уме.

— У кого есть, тем не надо, — сказал Степан.

— Вот, вот! Обойдутся как-нибудь, — подтвердил, сейчас же согласившись, Федор.

— Завидно будет: одни получат, а другие утрутся. Мало ли что свое есть, — сказал кузнец, у которого были две коровы. — Я работал, вот у меня и есть. — И он при этом, как бы за подтверждением своей мысли, оглянулся на Федора.

Федор, только что перед этим поддержавший противоположную мысль Степана, почувствовал, что неловко отказать в поддержке кузнецу, обратившемуся к нему, и сказал:

— И это правильно. Что ж, коли потрудился, отчего не дать? Зачем человека обижать!

Об имении бросили говорить и стали соображать, как в самом деле можно бы разделить коров и лошадей левашевских, чтобы было по справедливости и никому не обидно…

— …Окромя хозяина, — подсказал Сенька.

— Хорошее добро всегда найдется как разделить, а вот наше убогое как делить, это подумаешь, — проговорил Андрей Горюн.

Тут только все вспомнили, что начали разговор о мостике, потом перешли к разговору о дележе своей земли, а теперь уж, неизвестно каким родом, переехали сначала на хорошие места, потом на чужую землю, а затем и вовсе на каких-то коров и лошадей.

— Ах ты, мать честная, вон куда нечистый завел. Когда ж это перескочили-то?

— Дели не дели, радости от нее все равно немного будет, — заметил Андрей Горюн, — те же рвы да кочки достанутся.

— А может, и новые попадутся…

— В старину земля была вольная, жирная, — сказал как бы про себя старик Софрон.

— Без бога ничего не делали, с иконами по ней ходили, — сказал старик Тихон, по своей привычке ни к кому не обращаясь и устремив свой взгляд в меркнувшие дали лугов.

— То-то теперь на ней и не рожается ничего, что, ходивши, всю землю притоптали. Далее травы нету. Вон, бабы уж поперли в житниковский клин с мешками.

Все рассеянно оглянулись на баб, которые с мешками юркнули в проулок и пошли на житниковское поле рвать сеяную траву.

— На чем порешили? — спросил уходивший куда-то лавочник.

— Насчет чего?…

— Да ведь насчет переделу разговор-то был?

— Что-то, кажись, не дошли еще.

— Должно, до другого разу отложили.

Через несколько минут бабы пробежали обратно, но уже без мешков, а некоторые и без платков.

— Осклизнулись… — сказал Сенька, — чужой луг пошли делить, да не с того боку, знать, зашли.

— Подожди, зайдем с какого надо, — сказал Захар, погрозив в пространство своим черным волосатым кулаком.

— Ах ты, мать честная… вот так поздравили с праздничком. — Все, покачав головами, пошли по домам. А сзади брел старик Софрон и бормотал:

— Травы на лугах какие были…

X

И опять время шло, а землю не переделяли, потому что все думали, что раз это дело решено на общей сходке, то нечего об этом и толковать десять раз. И каждый думал про всех остальных, что они знают, когда начать, раз все вместе решили, и почему он один будет высовываться, когда и без него люди есть, которые ближе к этому делу стоят — староста и десятский; на то их выбирали, чтобы самим не лезть.

А те, кто ближе к этому делу стоял, — староста и десятский, — не поднимали этого вопроса потому, что думали: раз все общество молчит, которое их выбрало, то им-то из-за чего глотку драть? Чай, хозяева не они, а общество.

И все, точно молчаливо сговорившись, избегали этого вопроса.

И когда собранная по какому-нибудь вопросу сходка кончалась и вопроса о переделе на ней не поднимали, то каждый вздыхал с облегчением.

Подошел день Онуфрия. Кое-кто от нечего делать пошел в лес за лыками, так как в старину Онуфрий был лычным праздником. Даже столетний Тихон вышел посмотреть, как будут собираться в лес за лыками, но скоро ушел: все было не так, как прежде.

А бывало, не дождутся, когда Онуфрий подойдет. Солнце еще не вставало, только роса сизым туманом лежит в лощинах, а ворота уже скрипят; запрягают под навесами лошадей, подмазав колеса еще с вечера.

Парни и девчата, в новых рубахах и платках, как на праздник собираются за лыками в лес. По всему селу до самого перевоза растягивались повозки и ехали с веселым народом в лес, где работали до темноты.