Русь. Том II

Интерес к ним резко и как-то вдруг упал. Прежде приезд раненого офицера был событием. Все добивались попасть в тот дом, куда он приехал, и жаждали увидеть душу, «соприкоснувшуюся с тайной страдания и смерти». Но то ли души, соприкоснувшиеся с тайной страдания и смерти, не могли рассказать ничего замечательного, то ли всё это успело порядочно надоесть, — только всё меньше и меньше стало проявляться интереса к героям. Притом этих героев уже до отказа было напихано во все лазареты, да ещё в трамваях приходилось уступать им место. Они уже начинали казаться просто скучными и смешными со своим преувеличенным мнением о своём героизме. А рассказывали они все на редкость плоско и неинтересно. От них ничего нельзя было добиться, кроме скудного описания их переживаний, где постоянно повторялось: «Затрещали пулемёты, начался ураганный огонь, мы отступили и окопались». Вот и всё.

Их уже слушали только из вежливости, чтобы не обидеть, и, воспользовавшись малейшей остановкой в рассказе, отходили от них и переводили разговор на другое.

И герои с обидой чувствовали, что им нечем заинтересовать и поразить дубовые сердца тыловых слушателей. То, что они переживали, как последний ужас или как наивысший восторг, здесь звучало слабо и неубедительно.

В тылу люди жили не войной, а теми результатами, какие давала война.

Промышленники и купцы, увлечённые горячкой новых дел, заказов и поставок, никогда ещё не прокучивали столько шальных денег на цыган, как в эту зиму.

Запрещение спиртных напитков только вносило большую остроту, так как приходилось доставать их всякими забавными способами и коньяк с шампанским пить из толстых, пузатых чайников. А раннее закрытие ресторанов привело к счастливой мысли пользоваться частными квартирами знакомых и, в особенности, незнакомых, так многие дамы, за войну переменившие взгляды на жизнь, сдавали свои квартиры для этой цели и для придания большего интереса пирушке приглашали своих молодых подруг.

При таких обстоятельствах, конечно, ни в одном ресторане нельзя было провести с таким захватывающим интересом время, как здесь. Тем более что люди были незнакомые, и стеснения с обеих сторон почти не ощущалось.

Веселье усиливалось тем обстоятельством, что никто не жалел денег.

Купцы их не жалели, потому что большинство из них получало такие прибыли, какие им и не снились прежде.

Офицеры не жалели их, когда попадали в столицу в кратковременный отпуск, потому что жаль было пропустить случай повеселиться, может быть, в последний раз.

Никогда ещё высший круг общества, танцевавший в пользу страдальцев, не переживал такого возбуждающего времени.

Сила этикета ослабла, и стало возможно более широко пользоваться жизнью.

Всевозможные балы, концерты и костюмированные вечера с артистами давали высшим классам возможность более свободного слияния с толпой полусвета, которая ещё недавно презиралась. И хотя она презиралась и теперь, но растворяться в ней, скрываясь от недреманного ока света, было возбуждающе интересно.

LXIX

Ольга Петровна, которую Митенька Воейков видел один раз в театре, действительно была в Петербурге. Она приехала из Москвы вместе с Унковскими. На этом особенно настаивала Рита, жена Унковского, её подруга, так как тайно надеялась, что Ольга Петровна отвлечёт мужа от опасной женщины, с которой он сошёлся в Москве.

Высший круг общества, в котором Ольга Петровна очутилась благодаря Унковским, блестящие вечера вызвали в этой женщине острую жажду играть здесь видную роль.

Но на пути к этому стояло одно серьёзное препятствие: муж Ольги Петровны, Павел Иванович, не мог высылать ей больше трёхсот рублей в месяц. Этих денег, конечно, не могло хватить для того, чтобы прилично одеваться женщине, желающей иметь успех в обществе. А главное, в такое время, когда деньги вокруг неё лились рекой.

Ольга Петровна хорошо знала, что быть бедной в глазах мужчины из общества — это самый большой порок для женщины.

Она также вполне учла щекотливость своего положения небогатой помещицы, за которой ухаживает богатый и блестящий человек, хотя бы и муж её близкой подруги.

После того как тяготение молодого сановника к ней определилось совершенно ясно, Ольга Петровна дала ему понять, что его жена — её лучшая подруга. И во имя этой дружбы она будет держать себя с ним так, чтобы не чувствовать на своей совести никакого пятна.

Это она сказала ему, когда они ехали в Петербург и генерал Унковский, стоя с ней в коридоре международного вагона, хотел было взять её руку, но при этом осторожно оглянулся на дверь купе, в котором была его жена Рита.

— Я люблю Риту, — сказала Ольга Петровна резко, — и хочу, чтобы между нами не было таких отношений, которых бы мы не могли себе позволить при ней.

— Вы говорите не то, что чувствуете… — и он осторожно взял её руку.

Ольга Петровна на секунду оставила свою руку в его руке. Потом, взглянув на него, быстро вырвала руку и ушла в своё купе.

По приезде в Петербург она ни одной минуты не оставалась один на один в квартире с мужем своей подруги.