Русь. XI столетие

Проделать в одиночку зимой путь от Полоцка до Новгорода – предприятие небезопасное и сомнительное. Жихарь был упрям, да и причина была весомая. Над родным городом нависла беда. Угроза подействовала. Упрямство вожака было хорошо известно. И лошадь, и сани принадлежали Жихарю. Ходить пешком, таскать на себе весь скоморошичий скарб хотелось ещё меньше, чем нежданно-негаданно пускаться в дальний путь. В знак примирения выпили ещё по чаше.

Как ни терпелось новгородцу тронуться в путь, пришлось на день задержаться.

– Слушай, вожак, не знаю, чего тебе засвербело в Новгород торопиться, дело твоё, по мне всё едино, что Новгород, что Полоцк. Дак надо бы изготовиться. Серые встретятся, на твоей лошадёнке не уйти нам. А они сейчас в стаи сбились, – лениво говорил Родогор, глядя, как Жихарь исправляет упряжь.

Жихарь метнул взгляд на гудошника, дёрнул головой, сплюнул.

– Правду речешь. Ни пеньки, ни смолы нет, да и стрел надобно прикупить.

Следующий день готовили пламенники и горючие стрелы.

Прощаясь с хозяином, вожак почему-то сказал, что едут в Чернигов. Ватажники удивлённо переглянулись.

На Святках собрались уличанские мужики в избе своего старосты Мирона-ковача. Жил староста в большой избе с подклетью, ещё дед Мирона в ней новоселье справлял. В светлице в красном углу висела икона, под ней стоял пшеничный сноп, на полке – оберег, рогатый Велес. Выпили по чаше-другой заговорили вразнобой о наболевшем. Наболевшее и у кожемяк, и сапожников, и кузнецов было одно – мыто. Всех перекричал Валуй, большой мастер по черевьям для женских ног. От женского упрямства да привередливости поневоле крикуном станешь.

– На мытников никакого укорота не стало. Гребут в свои кошели. Ходили сапожники к воеводе Коснячке, и говорить не стал, и со двора взашей выгнали.

– Поставили козла капустник стеречь, а Коснячку – начальником над мытниками, – проворчал Мирон. – Мытники в свои кошели гребут, и боярскую скотницу не забывают, потому всегда правы будут. Гнать этого Коснячку надобно.

– Как ты его прогонишь? Его князь поставил.

– Значит, князя менять надо! – молвил Мирон и обвёл затрапезников тяжёлым взглядом исподлобья. – Ковачи с досюльщине в достатке жили. А при Изяславе скоро вольного ремественника от боярского холопа не отличишь.

Сообедники оторопело, даже жевать перестали, смотрели на старосту. Запустив всю пятерню в густые волосья, Валуй медленно произнёс:

– Как ты его прогонишь? Как без князя-то?

Борзята, собирая думы, отложил поросячье рёбрышко, обтёр убрусом жирные пальцы.

– Не-е. Без князя никак не мочно. Как мы решим, какому князю в Киеве сидеть? То князья решают, кому на великокняжеский стол садиться. Так Ярослав поставил.

– Так князь бы сам и правил, а то боярина-лихоимца поставил, – огрызнулся Мирон.

– Боярам дай волю, всех в своих холопов обратят.

– Вот-вот, а Изя слав им потакает. Гнать такого князя!

– Изяслава прогоним, а кого призовём?

– Да хоть бы Всеволода!

– Э-э, ещё не родился такой князь, чтоб за простую чадь, за людинов против бояр стоял!

Мирон грохнул кулаком по столу – чаши с мёдами, миса с жаревом подскочили. Ковач засопел, придавил кулаками столешницу.

– Ходила сестра-вдовица на княжий суд. Тягалась с боярином Горыней. Нешто княжий суд за вдовицу ремественника перед боярином заступится? Зареслав, зять мой, ещё в паздернике по заказу боярина отковал мечей, плугов на две гривны. Боярин заказ забрал, заплатить обещался на пятый день студня. Кун, мол, нету. В грудне, как санный путь наладится, ему из вотчины припасы привезут, он и расплатится.

– У боярина кун нету! – встрял Валуй. – Блядословил боярин, а твой зять поверил. Известно, боярину скотницу открыть – нож острый.

– В грудне беда приключилась – помер Зареслав, – продолжал Мирон. – Сестра с двумя чадами осталась. Грудень прошёл, студень идёт, вот и пятый день, и десятый. Боярин долг не отдаёт. Сестра – к боярину, тот и разговаривать не стал, через тиуна передал – отдал долг Зареславу. Сестру и со двора прогнали. Вдовица, известно, каждую резану считает, а тут – две гривны. Пошла на княжий двор правду искать. И во двор не пускают, и слушать не хотят. На третий день добилась – пустили. Призвали боярина. Тот с двумя послухами пришёл. На иконе Богородицы роту принёс – рассчитался с ковачем по уговору, а вдовица оговорила, неправедно куны получить хочет. Послухи подтвердили: боярин Горыня – человек честный, завсегда долги отдаёт, а вдовица его оговаривает. У сестры – ни видоков, ни ряда. Так и ушла, мало виру за оговор не наложили.

– Знать бы, что помрёт, ряд бы уложил, – посочувствовал Борзята, сказал, и сердце ёкнуло, сам с попом ряд не писал. Ну да, поп не боярин, кривду не сотворит.

– Дак, кто ж за две гривны видоков зовёт или ряд пишет? – Мирон отхлебнул полчаши. – Ты мне другое скажи. Вот боярин на иконе неправедную роту дал, а у него ни рука не отсохла, и ничем его Бог не наказал. Это как так?

– Он его на сковороду к чертям отправит, когда призовёт, – хмыкнул Валуй.

Мирон допил чашу, махнул рукой: