Рус. Заговор Богов

— Да, — ответил Рус и не соврал. Именно это название включило цепочку ассоциаций, среди которых промелькнул и незабвенный стандор месхитопольского ордена Текущих, ужасно жадный Карпос.

— Для нас, этрусков, согласись, это даже смешно звучит. Какая-то плата или неуплата от царя! Но про варварские страны ты хорошо подметил. Не знаю. Все, наверное, индивидуально. Хм, — Домлар позволил себе улыбнуться, — а ведь ты об их взаимоотношениях лучше меня знаешь. Я только в академии, в самых общих чертах этот вопрос проходил. А что ты думаешь о рыбацких лодках? Это наверняка будет надежнее.

Мысли Руса, наконец, прекратили качаться. Пирамида перевесила.

После таверны заглянул в расположение десятка, поприветствовал служивых и там же, при всех, посоветовал Домлару уволиться из армии. Сказал, что его таланты более востребованы в молодом этрусском ордене Призывающих. Теперь не отвертится.

Глава 8

Месхитополь лихорадило. Очереди в меняльные конторы «Три Толстяка» выстраивались невиданные, каждый нес туда только золото и внимательно прислушивался к слухам. «Это до чего дошло! „Толстяки“ перестали принимать серебро — немыслимо! Видите ли, золото у них в подвалах не помещается — какое тогда серебро может быть?!».

Люди и верили, и не верили — им было все равно. Главное, что по акциям исправно платили в годовом выражении долю-в-долю, то есть принесешь, допустим, десять гект, через год получишь двадцать. Можешь ежемесячно по гекте забирать или каждые полторы декады по семигекте. Чем не доход? Немного, конечно, теряешь, по сравнению с тем, если подождать целый год, но кто дотерпит?! А покупали «акции» все. Начиная от матрон — домохозяек и заканчивая богатейшими Торговыми домами, которые, судя по многочисленным слухам, прикрывали вложения в «акции» самой царской казны, надеявшейся таким образом поправить свое шаткое положение. Но особое доверие среднему акционеру — так стали называть владельцев акций, — внушало то, что в «Толстяки» вложились некоторые ордены: «Они точно своего не упустят и обмана не потерпят!», — в это люди верили свято, сильнее чем в новенькие золотые монеты-гекты Сильвалифирийской чеканки, ради которых, точнее, ради разработки глубочайших золотоносных шахт в центре кафарского пятна и выпускались «Толстяками» те векселя, названые «акциями».

Прошло всего два месяца после начала блокады тирских портов, а Пиренгул неистовствовал:

— Рус! Ты обещал сам, без помощи войск снять блокаду!

— Сниму, Пиренгул, не загорайся. Всего два месяца прошло! Народ, хвала богам, в Тире не голодает. Часть даже вернулась к исконному образу жизни, а не только штаны в столице просиживает, подачек ждет…

— Да я сам до отката себя довожу! Отиг устает, все склонные к Силе только «ямами» в Эолгул занимаются!.. Идет ворчание. По секрету тебе скажу, особенно от магов — подданных Гелингин…

— Разумеется! Пиренгул, давай честно. Неужели ты серьезно думаешь, что никто не понимает того, что вся эта помощь Тиру нужна только лично тебе — чтобы ты сохранил свой титул. Маги прекрасно видят, что за это время проще было бы раз десять нагрузить каналы и перекинуть всех жителей сюда. От силы — полторы декады понадобилось бы, если взяться так же, как сейчас — всем вместе…

— Рус! — Пиренгул сделал строгое лицо. — Замолчи! Думаешь, управы на тебя нет?! — Но его взор выдавал, что беспокоился он сейчас вовсе не о словах Руса, которые и без него, появляющегося в Альвадисе не чаще раза в месяц, произносили все, кому не лень, а именно о нехватке продуктов.

Князя Тира не интересовало то, что подумают о нем другие, пусть даже и склонные к Силе, его гораздо сильнее беспокоила реальная потеря официальной власти. Без Тира он никто. Станет практически «снявшим венец», почти Асманом. Да не почти, а точно таким же бывшим правителем.

— Ну когда же, родной ты мой зять, сработает твоя пирамида? — Увидев, в ответ на собственную угрозу, нахмурившиеся брови Руса, искусный правитель мгновенно сменил гнев на милость.

А в саму пирамиду, в массовую близорукость опытнейших месхитинских купцов — не верил. И в том, что зять выполнит обещание, снимет блокаду, — не сомневался. И не представлял каким образом он это сделает. Единственная приходившая ему в голову мысль, которую можно назвать реалистичной, была: «Неужели Этрусия объявит войну Месхитии?», — она же была совершенно невероятной.

— Скоро, родной ты мой тесть, — усмехнулся Рус. — Ежедневные выплаты растут и подходят к ежедневным вложениям, которые, увы, потихоньку падают. Скоро вхолостую работать начнем. Через декаду, думаю, закроем лавочки. А вот через сколько уйдет флот — не ведаю, очень надеюсь, что скоро. Потому что в столице такое начнется, — выделив слово «такое», Рус сменил тему, заговорив неподдельно тепло. — Как тебе мой Игнатий? Внука давно видел? — и лица обоих: отца и деда расплылись в улыбках.