Рус. Заговор Богов

А «любимый» зятек, не подозревая об этом своем гордом звании, сидел в кустах, куда пришел как можно аккуратнее, предварительно слетав через слияние с Силой и сняв новые координаты. Он смотрел на амулет Асмана и думал: «Не иначе магистр-Исцеляющий ваял — не меньше. Стоит — мама не горюй! Эндогорские уши не то, что торчат, они… они… просто вопят о своем присутствии! М-да, будет тестю наука о хитрости. Ну что, Дармилей Разрушитель, думаю, пора тебе. Хлопни от имени предков. От настоящих не дождешься: ушлые эндогорцы формально клятву не нарушили. Недалекий Асман абсолютно уверен, что перстенек у него разрешенный, фехтовальный», — и Великий шаман «хлопнул».

С диким загробным завыванием, в котором с трудом угадывались слова «Не гоже клясться Предками и нарушать сию клятву… молокосос», — последнее слово, впрочем, описывается свидетелями неуверенно, из «центра неба» ударил вихрь и размозжил Асману десницу. Вслед за этим Пиренгул, слово очнувшийся от долгой спячки, разрубил тело зятя. Многочисленные свидетели рассказывали: «От плеча до пояса. И это кавалерийской саблей с обычным „пробивающим“ Знаком! Силен, князь. Асман так и распался на две половинки. И сразу же загрохотало и сразу же ударил ливень такой, какого я и не помню, уважаемый. Полная победа князя случилась! Править по-прежнему будут сарматы», — чего в последнем выражении было больше: одобрения или сожаления — оставалось неясным.

Мерильгин не стала оплакивать тело мужа, а сорвалась к городским воротам сразу, как только Асман в буквальном смысле раздвоился. За ней устремились пяток телохранителей. Так они и неслись: шесть всадников сквозь плотный ливень, полностью облепленные мокрой тканью, одетой для защиты от сухой пыли, а не от небесных хлябей. Довольными этой скачкой были только единороги.

Пиренгул орал, махал руками, командовал, мол, надо задержать беглецов, но в громе и радости от его победы (а больше — от небесной влаги) никто его не понял. И сам он напрочь забыл о своих возможностях, позже оправдываясь: «Там люди толпились, задеть боялся», — от самого себя утаивая мысль, что Мерильгин любить не перестал и рад, что отпустил её. Родительское сердце отходчиво.

А Рус тем временем сходил в Кальварионский дворец. Появился там, где они с Гелинией договаривались — на заднем дворе, по которому когда-то бежал Андрей со спящей на его плече княжной, одержимой «демонской сущностью». Был проведен в детскую, где, до смерти напугав кормилицу, поигрался с сыном-бутузом, уже ползающим по толстому тирскому ковру. Перед уходом вздохнул, зачем-то украдкой перекрестил ребенка (уж больно напрашивался этот жест в ответ на натуральный крестик висящий на шее младенца), отмахнулся от навязчивого секретаря, который бубнил, как заведенный: «Госпожа велела подождать, она через статер освободиться и прибежит», — снова вышел на задний двор и ушел в Месхитополь, в давно примеченный закуток на бывшем «вокзале» — станции Звездных врат. Ему понравилось получать новости здесь, в таверне, обедая и слушая красивую танцовщицу. Сведения его порадовали.

Ажиотаж вокруг «Трех Толстяков» стоял неимоверный. Люди уже забыли о Сильвалифийском руднике и массово рассуждали о том, что «деньги сами делают деньги» и несли, и несли золото, вынимая подвальные кубышки. Впрочем, начинался и обратный процесс — изъятие денег. По слухам, а танцовщице обычно можно было верить, в «Толстяков» сильно вложился Ипполит Скромный и… орден Текущих.

«Пора! — решил Рус и, отпустив девушку, развалился на стуле. Кроме блокировки тирских портов он ожидал чего-нибудь „эдакого“ и оно произошло — случилась попытка смена династии. Тянуть нечего. Вызвал „отражение“ Адыгея и сказал одно только слово: — Сворачиваемся».

На следующее утро ни одна меняльная контора «Три Толстяка» не открылась. По всей ойкумене. При взломе дверей и проверке помещений не было найдено ни одного сотрудника и, что гораздо обидней, ни одной монетки, даже медной лепты. С этого дня появилась пословица: «Сгинуло, как в сильвалифийский рудник провалилось!». Позже, длинное название государства стали упускать.

Ипполит сгоряча хотел было объявить войну лесному царству, но был остановлен словами генерала ордена Пылающих: «Договор-договором, но пора бы, государь, и за прежние компании рассчитаться», — на что месхитинский правитель смог ответить лишь самыми общими словами, с досады до крови прикусив губу. Разыскать пропавшие деньги, конечно, велел. Но был предупрежден, что придется подождать. Потом ему доложили, что интрига эндогорцев не удалась и царь, невольно порадовавшись неудаче союзника-соперника: «Хоть одна хорошая новость, о Боги!», — велел немедленно снимать блокаду с тирского побережья, заранее представляя, что ему скажет генерал Текущих, которым царская казна, разумеется, тоже задолжала. «Интересно, а кому я ничего не должен?», — мелькнула в голове самодержца грустная, но тем не менее успокаивающая мысль.