Русачки

Хочешь белье постирать. Начинаешь искать ведро. То есть рыщешь под всеми койками. Ждешь, конечно, когда мужик застрянет в сортире, чтобы искать, иначе он тебе не позволит. В конце концов, находишь ведро, допустим. Вытаскиваешь его на свет Божий, обвито оно толстыми складками страшенной гнили. Выливаешь через окно протухшую эту воду со всеми бесчисленными животными, зародившимися в настоявшейся, промариновавшейся грязи, идешь к мойке наполнить ведро водой, а это, быть может, за несколько сот метров, все зависит от того, в каком конце лагеря ты проживаешь, ополаскиваешь ведро, приносишь свежей воды, начинаешь окунать в нее свои бесценные лохмотья. Ах да, забыл, белье-то того лентяя, промокшее, стекающее, кишащее и вонючее, кладешь ты его туда, откуда взял, но уже без ведра. Счастливый обладатель может и не заметить. Ну вот, после двадцати четырех часов вымачивания под койкой грязь твоя начинает отклеиваться. А ты уж припас горсть древесного пепла, взятого из-под печки. Бросаешь пепел в ведро, хорошенько перемешиваешь, ставишь все это на печку. Кипит. Кипит вовсю. Выдворенная из ткани нежным калием пепла грязь поднимается и скапливается корой, сотрясаемой мощными пузырями пара. Может случиться, что именно в этот момент, благодаря сопоставлению образов, происшедшему где-то в ловком уме предшествующего обладателя ведра, тот к тебе приставать начинает — ах ты, скотина! — и за этим последует драка, тогда ведро с бельем слетает с печи ударом лаптя… А может случиться, что лагерфюрер или же пожарники участка, делая свой обход, заметят, что на положенном месте ведро отсутствует, тогда объявляются поиски, ведро находят, разбрасывают белье по шлаку, возводят ведро в его официальную должность, и объявляется общее наказание для всего барака.

Но если ты прокипятил свою стирку благополучно, — такое тоже бывает, — относишь ее в барак с мойкой и начинаешь тереть — видел когда-то, как мама терла — маленьким кусочком глиняного мыла вместо марсельского^{106}. Выходит оттуда ужасный сок, чувствуешь ты себя гигиеничным до героизма, развешиваешь чистенькое белье над своим тюфяком на веревке, места-то там в обрез, но ничего, обойдется. И вот уже ты годен еще на полгода.

Можно вообще-то и никогда не стирать, никогда не мыться. Есть и к таким подход. Видел я, как парней насильно сбрасывали в воду, раздевали их догола и оттирали песком, как кастрюльки, так от них разило, — бедные паразиты. Кое-кто выставлял напоказ свою грязь с надменностью какого-нибудь боярина, — таким был известный во всем лагере, вплоть до русачков, Фернан Лореаль, шорты которого, одеревеневшие от грязи и копоти, были одним из развлечений нашего барака.

* * *

Если не считать клопов, мелкая живность нас не очень-то досаждает, и это вообще удивительно. Блох, например, никогда не было. Иногда только были телесные вши, что влекло за собой моментальную дезинфекцию всего содержимого барака — и людей, и вещей. Неотступная боязнь вшей гложет наше начальство. Вошь ведь может означать начало эпидемии тифа, этого лагерного бича[31].

Одолеть вошь — дело возможное, по крайней мере, — держать ее на почтительном расстоянии. А одолеть клопа — никогда! Возрождаются они из своего пепла как ни в чем не бывало! По ночам бегают по нас миллионами своих гнусных лапок. Сосут нас до белизны. Мы так выдыхаемся, что в конце концов засыпаем. Все хитрости они знают, гады. Сплю я на спине, с открытым ртом. Разбудил меня жуткий запах: клоп, нырнув в меня с потолочной балки, угодил мне прямиком в горло и там в отчаянии дрыгается и выпускает свой отвратительный сок, наполнявший его соковые железы. Воняет во мне этим раздавленным клопом в полную носоглотку, чувствую, как он старается подтянуться на моей миндалине, волосы мои торчком… Если ты давишь их шлепком, запах тебя выворачивает. Лучше о них забыть. Что вполне со временем удается.

Когда лагерь был впервые повален на землю, часть парней была эвакуирована, но только на время, пока не поставили его снова стоймя, — в лагерь, находившийся неподалеку отсюда, на Шейблерштрассе, это такая спокойная улочка, где-то между Баумшуленвег и Шоневайде. С одной стороны лагерь обрамлен каналом, который чуть дальше впадает в Шпрее. Лагерь этот принадлежал другой фирме. Он не такой грубый, как наш, вид у него менее пенитенциарный. Если и там тоже оправляешься по-семейному, то хотя бы есть стульчаки. Там даже душ есть. Лагерфюреры, — их там двое дежурят, по очереди, — воспринимают все не слишком трагично, а главное не принимают себя за эсэсовцев, несмотря на военную форму. Ребята с той фирмы немного потеснились, и нас рассовали по свободным пространствам.

С другой стороны канала, прямо напротив, виднеется другой лагерь, лагерь русачков, очень большой, кишмя кишащий.