Русалка и гламурный пират

Аркадий, судя по всему, несколько секунд стоял столбом, отходя от шока. Никто не ожидает от взрослой девицы, занимающей должность директора гостиницы, подобного инфантильного поведения. Он догнал меня на повороте к парку, я попыталась подставить ему подножку, но запуталась в задних конечностях и едва не упала сама. Аркадий поймал меня в ту секунду, когда мой нос стремительно приближался к твердому и шершавому асфальту.

— Ну ладно, — выдохнула я. — Так и быть. Собачья какашка — я.

И почему он все время меня обгоняет и обыгрывает? Так нечестно!

— Не-ет, — протянул Аркадий.

Он даже не запыхался! А я, между тем, тяжело дышала. Неудобно бегать с набитой мороженым утробой.

— Да, — отрезала я. — Уговор есть уговор.

— Ты — конфетка, — заявил Аркадий, притянул меня к себе и поцеловал.

Прямо в губы! Прямо на глазах у почтенной публики, спешащей на открытие выставки! На мгновение я выпала из реальности, закружившись в вихре упоительных ощущений. Жадные губы Аркадия застали меня врасплох, они увлекали, дразнили, обещали, его рука скользнула вверх, пальцы нежно обхватили шею… Нечеловеческим усилием воли я остановила головокружение.

— На нас все смотрят, — сердитым шепотом произнесла я и поправила волосы.

— Тебе очень идет стыдливый румянец, — заметил Аркадий и взял меня за руку, увлекая к выставочному павильону.

— Нет никакого румянца, — огрызнулась я.

Мои щеки пылали.

Я могу догадываться, о чем говорили ораторы, открывающие выставку, в числе которых был наш мэр, но воспроизвести их речи у меня не получится даже приблизительно. Я ничего не слышала. Мы с Аркадием привалились к стеночке, спрятавшись за спинами на удивление плотной толпы пришедших, и уставились на трибуну, где выступающие довольно быстро сменяли друг друга. Он держал меня за руку, я прислонилась головой к его плечу. Стена была прохладной, плечо — теплым, ладонь Аркадия — мягкой и надежной. Кажется, я задремала — стоя и с открытыми глазами — и меня посетила удивительная греза о том, как я навсегда впечаталась в эту стену, вернее, растворилась в ней вместе с то ли с целым Аркадием, то ли с его рукой.

Я собиралась найти Ленку и засвидетельствовать свое присутствие, но она нашла меня первой, я едва успела выдернуть руку из лапы Аркадия. Моя подруга-художница была задрапирована в нечто пестрое, по форме напоминающее мою вчерашнюю портьеру, а по цвету — летний салат.

— Аппетитный матерьяльчик, — высказалась я.

— Ручная роспись, — поделилась Ленка. — Я сама узор придумала.

— Правда? Обалдеть. Очень красиво.

Аркадий поздоровался, но знакомить их я не стала. Незачем. Ленка, кажется, подавала мне сигналы о своем желании быть представленной, но я их проигнорировала. Не хочу и не буду. Вскоре эта яркая экзотическая птичка упорхнула, предварительно указав нам местоположение своих работ и успев шепнуть мне на ухо:

— Великолепный экземпляр. С удовольствием взяла бы в натурщики.

Я хмыкнула и не стала передавать Аркадию этот комплимент.

Когда мы начали неспешный обход выставки, моя душевная изжога возобновилась, но на этот раз она была вызвана не конфликтом с любимой подругой, а болезненными воспоминаниями, охватившими меня в этом вместилище просвещения и культуры. Сколько раз я бывала на подобных мероприятиях с другим спутником, на которого страстно и мучительно хотела произвести впечатление! И сколько раз меня ждало горькое разочарование, приправленное приторной снисходительностью!

В той части выставки, с которой мы начали, преобладали анатомические картины, где люди, как водится у современных художников, выглядели либо пугающе, либо отталкивающе, либо и то и другое вместе. У некоторых не хватало частей тела, у других были лишние, у одного гражданина вместо головы наличествовал костер, другой представлял собой гибрид человека и явно нездорового кролика, у третьего в самых неожиданных местах торчали змеи…

— На удивление реалистично, — высказалась я.

— Сюр-натурализм, — заметил Аркадий.

Моя нога, занесенная для следующего шага, застыла в воздухе. Сердце, готовое к следующему удару, на мгновение споткнулось. Я боялась поднять глаза на Аркадия. Я была почти уверена, что увижу все еще не забытое покровительственно-снисходительное выражение. Когда-то я воспринимала его как поощрение, чуть позже мечтала о том, чтобы оно сменилось восхищением, потом оно стало вызывать у меня нервный тик… Неужели все повторяется?

Кажется, пришло время сказать пару слов о моей первой взрослой любви, завершившейся бесславно, если не сказать позорно.