Русалка в бассейне. Новое дело графини Апраксиной

— Зачем? Она меня не видела, потому что мое кресло стоит за завесой дикого винограда, а я к ней особой симпатии не испытываю. Ну, я подождала пока солнце взойдет окончательно, полюбовалась розовыми Альпами и снова пошла к себе в спальню, прилегла и даже уснула. Потом я проснулась уже в обычное время, и Анна принялась меня тормошить — туалет, утренние молитвы, завтрак… Вдруг на мансарду поднялась сиделка и вызвала Анну. Вскоре после этого в доме началась какая-то суета, беготня, внизу зазвучали чужие незнакомые голоса, и я догадалась, что произошло что-то серьезное, и в конце концов Анна мне все рассказала… Но вот что я хотела бы сказать и очень настаиваю, чтобы мои показания были как следует зафиксированы.

Инспектор достал из портфеля магнитофон:

— Вы не возражаете, княгиня?

— О нет, напротив! Включайте свою машинку! Так вот, я официально заявляю следствию, что ни один из тех людей, что жили в этом доме, даже в принципе не способен на убийство. Эти люди: моя помощница, сиделка и вообще мой ангел-хранитель Анна, по паспорту Авива Коган, это Айно Парве, работавший в доме шофером, это Эльжбета Маковски, служившая у нас до недавнего времени кухаркой, и это Михаил Назаров, наш садовник на протяжении уже почти трех лет. Это чудесные и честные молодые люди, инспектор! Конечно, они все фантазеры и немножко дурачки, иначе они не пустились бы в эти авантюры с эмиграцией, а жили бы у себя дома. Самое большое преступление против закона, которое они совершили, это то, что они позволили себя эксплуатировать за гроши хищным и оборотистым людям. Вот эти люди, сбивающие с толку молодежь за границей и устраивающие их здесь на птичьих правах, — вот это и есть настоящие преступники! Увы, свою покойную невестку княгиню Кето Махарадзе я не исключаю из этого ряда. Конечно, она никого не вербовала и не ввозила нелегально в Германию, но она уже много лет охотно пользовалась дешевой рабочей силой нелегалов.

— А мы никого из ваших молодых друзей и не подозреваем, дорогая княгиня! — сказал инспектор.

— Правда?

— Совершеннейшая правда! — подтвердила Апраксина. — Но ваши показания будут иметь большой вес для следствия.

— Слава богу! Мне бесконечно жаль мою бедную непутевую невестку, которая никогда не умела жить сама, но всегда умела отравить жизнь другим. Даже катастрофа, сделавшая ее калекой, ничему ее не научила, представьте!

— А должна была? — спросил инспектор.

— Ну конечно! Обычно, приблизившись к смерти, мы начинаем ценить жизнь — не богатую, не успешную, а просто жизнь. Свою и чужую. Каждый год, каждый час, каждое мгновенье. Старики это знают лучше всех.

— Да, это правда, — сказала Апраксина.

— Что вы, графиня! Вы еще девочка! — нежно и лишь самую чуточку свысока — с высоты своих ста лет, произнесла княгиня Нина. — Вы еще не выплыли из суетных глубин жизни в мудрый покой старости, когда уже ни за что временное не держишься, но дорожишь каждой минутой… Потом пройдет, как я догадываюсь, и это, и останется только спокойное ожидание Великой Встречи, уготованной Вечности да кропотливое подчищение грехов и грешков… А вы еще плаваете в самой толще жизни. Анна рассказывала мне о вас: вы гоняетесь за преступниками, караете зло и помогаете попавшим в беду. То есть по мере сил наводите порядок в этой жизни. Что тоже важно и нужно, заметим. Я же давно все проступки и даже преступления, какие способен измыслить испорченный человеческий разум, считаю хулиганством и бесчинством беспризорных детей. Кроме одного: убийство, впрочем как и самоубийство, я считаю величайшим преступлением перед Богом и людьми. Может быть, как раз потому, что так дорожу и наслаждаюсь каждой минутой жизни… А вот моя бедная невестка этого не понимала. Она даже в Бога не верила! Вы представляете, как это было ужасно в ее положении? Господи, прости ей, идиотке, но она еще позволяла себе шутить: «Я не могу сделать самостоятельно ни шага, но если меня потащат отпевать в церковь, я встану и выйду из нее своими ногами!» Так и сожгли ее, бедную, в крематории — согласно ее желанию, которое она много раз высказывала… Как мусор! — голос старой княгини дрогнул, и она опять повернула голову и уткнулась лицом в сирень.

Подошла с подносом Анна и поставила перед каждым бокал с заказанным напитком, сама взяла в руки бокал с апельсиновым соком, села рядом с бабушкой Ниной, взяла ее за руку и стала слушать.

— Так вы, княгиня, как я понял, снисходительны к преступникам? — спросил инспектор.

— Относительно! Но отнюдь не в духе новейших теорий, по которым с ними надо цацкаться, а не приводить их к порядку. А жалею я их потому, что уверена: с высоты Божьего совершенства мы все один другого стоим и мало чем один от другого отличаемся в нравственном смысле. Никто не благ, только Господь! А отличаемся мы друг от друга только степенью любви к Богу и к людям. Так что мы должны быть милосердны к преступникам не потому, что мы лучше их, а потому, что мы тоже преступники, только еще не попались. И мало кто из нас избежит суда…

— Вы имеете в виду Божий суд, княгиня? — спросил инспектор.