Русалочка

Так или иначе, Фрида была до корней волос скромна, и это отличало ее от всех прочих простушек из Хабергассе, да и от самого приторно-пошлого Хабергассе. Точно гнилой грецкий орех, все или почти все скромницы кажутся нам девственно-чистыми и лишенными всякого греха, пока мы не избавимся от этой милой и до безобразия лживой скорлупы. Какими похотливыми помыслами набита такая вот заурядная простушка: она мечтает менять кавалеров, точно элитная парижская проститутка, или же вертеть своим любовником, подобно заправской содержанке. Такие тихони в мечтах рисуют себя величественными львицами, роскошными фрау, однако Фрида была чрезвычайно далека от похотливого зуда девственниц-простушек и приторной жажды богемных дам. Все ее помыслы были чистыми, безгрешными, все ее мечты кружились вкруг честного и благородного рыцаря на чистокровной андалузской кобыле: свою девственность она берегла, точно хрупкую ливанскую розу.

Это странно, но мне запомнилось ее лицо. В мельчайших подробностях. Странно потому, что я едва могу вспомнить сам Кройссен. Но с другой стороны, объяснимо: горе, что сидело внутри Фриды, выделяло ее среди других скромниц из Хабергассе. Надо сказать, Фрида была достаточно милой. Конечно, она, обаятельная простушка, не дотягивала до блеска лощенных немецких Fr"aulein, но была вполне себе обаятельной. Аккуратный носик, живые глаза цвета спелой груши – все это, безусловно, и в сравнение не шло с парижскими помадами и игривыми мушками-родинками, но ведь ей и не хотелось сверкать, точно соборная паникадила. Она горела подобно маленькой лампадке: мягкий свет, не искаженный перегибами стекла или хрусталя. Хотя… Правильней было бы сравнить Фриду с надломленной спичкой: маленький комок серы на самом ее конце исправно горит, да вот только сама спичка слишком коротка для того, чтобы разжигать ею огонь в камине. Одна из многих подобных, но выделяется в коробке своим изъяном.

Мало что в этой жизни интересовало Фриду: простушка из Хабергассе жила точно в коконе, отгородившись от окружающего мира, пугающего ее, маленькую и беззащитную, своим размахом. Она не расставалась со своей швейной машинкой, и найти еще хоть что-нибудь, что пришлось бы ей по нраву, было крайне сложно. Разве что, она любила оперы: в особенности, Вагнера. Достать билеты на премьеры было крайне тяжело, потому Фрида с большой охотой соглашалась шить костюмы для Маркграфской Оперы, зная, что благодарный распорядитель выпишет ей пригласительный. Вагнеровские оперы она знала наизусть; вместе с их сказочными героинями она переживала все беды и невзгоды: возможно, потому, что ее собственная жизнь была крайне скудна, если не безлика.

Что можно было бы еще сказать о ней, спросите вы. Все то, о чем рассказал я ранее, могло бы относиться к каждому, и совсем не делает исключением бедняжку-портниху из Кройссена. Предупрежу вас сразу, что и дальше речи о чем-то необычайном и непредсказуемом не пойдет: мой рассказ о человеке, а человек крайне ожидаем и предсказуем. Разве что некоторые найдут что-то неожиданное в себе. Как я, к примеру. Встретив Фриду в октябре 1882 года, я и не думал, что все следующие годы буду снова и снова вспоминать это кричащее молчание.

Тогда, в середине октября 1882 года, я не знал, что почти три месяца назад в жизни простушки из Хабергассе произошло то, что сломало ее еще больше, нежели расставание с отцом и годы одиночества.

Глава 2

Бури в Кройссене были делом нечастым. Есть на земле такие места, на которые осерчала природа, вспомнить хотя бы несчастную Флориду. Ураганы, наводнения, землетрясения – о чем только не пишут в берлинских газетах. На Кройссен же бури сходили не с разгневанных небес, а с газетных полос, и были то совсем иные бури. Никакого тебе всеразрушительного ветра или града с куриное яйцо: только сплетни, однообразные и скучные. Дипломатические интриги, скандалы в дворянских семьях, казнокрадство и взяточничество бюргеров.

Заправские сплетницы, те самые, что целыми днями роились в Хабергассе и перемывали косточки без исключения всем, от прохожих до Господа, ездили за свежими новостями в Пегниц или в Байройт. Чаще в Байройт, ведь этот живописный городок в полутора милях от Кройссена знал весь свет Европы: здесь долгое время жил Вагнер, здесь он написал своего знаменитого «Парсифаля», здесь же «Парсифаль» был впервые поставлен по завещанию композитора в 1882 году. Именно тогда и началась наша история: в июле 1882 года, когда в рамках известного на всю Германскую империю Байройтского фестиваля мир увидел долгожданную премьеру «Парсифаля», последней вагнеровской оперы.