Русалочка должна умереть

– Полиция у них обоих приняла заявления, – сказал Антон. – Я посоветовал Верене написать встречное и она написала… Ну, пока ей не сделали укол. Я тоже написал, и я готов подтвердить, что ее мобили. Мы все подтвердим, если будет надо.

Ральф благодарно улыбнулся ему. Антон был сыном лучшего адвоката по криминальным делам, но даже всего мастерства Штефана Мюллера не хватило, чтобы отмазать сына от года в колонии. Он все свое будущее одним ударом перечеркнул. Несколькими… Бесчисленными ударами. Избил соцработника, которого к нему прикрепили в полиции, взяв на улице с косяком… Отцу Антон так и не признался за что, а Ральфу признался.

Чувак приставал к нему. Не так, чтобы явно, но и не так, чтобы не понятно было. Чувак предлагал замять эпизод с косяком и даже таблетками, которые у Антона в кармане были. Взамен, скажем, на любовь.

– Я не могу рассказать такое… Отец подумает, что я ему повод дал.

Ральф помнил, как мальчишка сломался. Как он рыдал, сжавшись на жестком стуле в комнате посетителей. В тот день шкала его гомофобии пробила крышу над головами.

«Я вытащу тебя, – пообещал он Антону. – Никто ничего не узнает… Будем знать только ты и я».

И Ральф его вытащил. Прижал соцработника, дело закрыли, замяли, сунули под сукно. Чувак уволился, уехал… сбежал из города. Но вот Антон уже никогда не станет тем, прежним. Навеки рана, навеки позор, хотя Антон и не виноват.

И Виви… Его малышка с бантами и локонами до бедер. Он почему-то вспомнил самый первый день в школе. Как она радовалась, как верила, будто сможет найти друзей, как дома… и как пришла домой. Вся красная, с испачканным ранцем и плотно сжатыми губками.

Ральф крепко закрыл глаза и сжал переносицу.

Он не имел права не видеть, что происходит.

Она не мечтала больше найти друзей… Но от врагов ее это не защитило. Ральф стиснул зубы, обозлившись на самого себя. Жалкий, тупой кретин. Ее макияж, ее туфли, ее вываленные сиськи не были вульгарной попыткой выделиться. Они были вызовом, ее манифестом, ее криком: «Вам меня не сломить».

А он ударил ей в спину, когда из ревности и глупой бравады велел все смыть. И если бы не Антон сегодня, если бы не Антон…

– Это я во всем виновата, – всхлипнула тетушка. – Зачем я только не позволила ей?..

Ральф сделал над собой усилие и осторожно сжал тетино плечо.

– Она под стражей? – спросил он мальчика.

– Нет, конечно. Полиция знает фрау Кодлевски, она постоянно их дергает, когда кто-то на улице неуважительно смотрит на беженцев или идет с пластиковым пакетом или просто идет, а сам при этом не думает о спасении мира… Кроме того, полиция знает тебя. И моего отца. Я все объяснил им. Верена сперва молчала, но потом поняла, что ее готовы услышать и объяснила со своей стороны. Может, вызовут вас всех на беседу, ничего больше.

– Тогда зачем ей вызвали психиатра?

– Вызвали? – Антон покосился на Стеллу с такой откровенной ненавистью, что Ральф даже удивился. – Она сказала, что ее прислал ты.

– Вот как? – Ральф снова посмотрел на притихшую, потерявшую гонор Стеллу и закусил губу.

– Я, – начала было она, но у Антона вдруг сдали нервы.

– Вы, – рыкнул он, вскинув указательный палец и повернулся к ней, – вообще не имели права вкалывать ей что-либо, не запросив ее медицинскую карту! А если бы у нее была аллергия?! Моя собака умерла от анафилактического шока!

Стелла отшатнулась к стене, и Ральф удержал мальчишку. Еще не хватало, чтобы его опять посадили. У Антона дурная привычка копить все в себе, а потом бить тех, кто облечен властью.

– Поди узнай, где она лежит, что ей вкололи и кто дежурный врач. Тетя? Поди с Антоном. Мы заберем ее. У нее нет шока, Антон. И аллергии у нее нет.

Убедившись, что ненужные свидетели удалились, Стелла скрестила на груди руки, с вызовом глядя ему в лицо. Свет падал неровно, или ему показалось, что так он падал?.. Стелла была похожа на жабу с распухшим носом.

– Поезжай домой, Стелла, – уронил Ральф и улыбнулся, обнажив зубы. – Купи вина… подмешай в него снотворного и утопись в ванне.

После чего развернулся и пошел прочь.

Обильно и беспощадно, как Пеннивайз.

Верена уже очнулась, но все равно лежала не шевелясь.

Он неотступно сидел у ее постели с тех пор, как привез домой и раздел под строгим присмотром тети.

Спящая, Верена казалась такой ранимой и беззащитной, что у Ральфа сжималось сердце. Ее макияж был смыт, кроме перманентного. В Гамбурге она вероятно делала это в салоне, самостоятельно вышло жутко. Она сама это понимала, бедняжка. Не потому ли накрасилась так обильно и беспощадно, как Пеннивайз.

Ральф помнил, раньше ее ресницы были серебряными и их тень словно подсвечивала светло-голубые глаза. Та девочка была неземной. Эта – почти вульгарной.

Так, по крайней мере, ему казалось.

Ральф подумал, не потому ли все в нем восстает против макияжа и атрибутики взрослой женщины, что он пытается удержать в ней девочку. Ту девочку, которой она когда-то была. Ту девочку, которую он делил с Филиппом, но не всерьез. Ту девочку, которая называла его «бойфьендом» и приглашала на чай.