Русанов

Не знаю почему, но отношение ко мне со стороны российской бюрократии весьма любезное, мне оказывают полное содействие даже без всяких просьб с моей стороны; так, например, узнав, что я еду на Новую Землю с научной целью, предложили мне пользоваться единственным хорошим домом в Маточкином Шаре, куда я еду (первое упоминание о предстоящем конкретном районе исследований. — В. К.). Я не отказался и устрою там свою главную квартиру. Разрешают провезти бесплатно массу багажа (таковы были условия Мурманского пароходства для научных экспедиций. — В. К.). Инспектор рыболовных промыслов бесплатно снабжает меня своими сетями, чиновник особых поручений г-н Макаров достанет лодку и наймет самоедов.

Как видишь, путешествие будет обставлено всеми удобствами. Беру с собой прямо чудовищное количество съестных припасов: например, полтора пуда белых и черных сухарей, полпуда сахара, пуд дроби, картечи и пуль, два ружья, полпуда керосину с примусом, масла, сала, крупы, пшена, сыру, колбас, солонины и пр., и пр. У меня одежда: 1) французская — легкая и непромокаемая для охоты и 2) самоедская из оленьих и тюленьих мехов для спанья, невероятно теплая.

Буду охотиться на уток и гусей, которых там тысячи. Постараюсь убить оленя. Белых медведей опасаться нечего, они летом уходят еще дальше на север.

В Архангельске нашлись новые знакомые, которые очень помогают мне в моих окончательных сборах. Особенно драгоценна помощь г-на Афанасьева, милого и радушного архангельца, который угощал меня сегодня великолепными горячими пирогами, треской (особенно хороша с маслом) и, наконец, с изюмом. Вот оно — русское гостеприимство…

Больше ты от меня не получишь ни одного письма до первой половины сентября, так как почта, то есть пароходы, ходит только два раза в год. В сентябре жди меня» (1945, с. 382–383).

Очень личное письмо по форме, такие писали своим родным тысячи молодых людей, отправляясь на «белые пятна» страны, и вместе с тем очень содержательное по сути, вплоть до перечня провианта и снаряжения. Нашлось в нем место и беспокойству за родных, попытке их успокоить. Однако главное для нас другое. Во-первых, Русанов ощутил, что попал в нужную струю — в Архангельске он почему-то нужен, в нем заинтересованы и ему активно помогают. Значит, есть надежда и на будущее, если, конечно, его деятельность в этой первой экспедиции (а скорее экскурсии) окажется успешной. Ощущение предстоящего успеха на фоне обычной в таких случаях легкой тревоги пронизывает письмо. Наконец-то ситуация после пережитого в Париже меняется к лучшему!

Неожиданным для Русанова оказалось содействие архангельской администрации, особенно на фоне неудачи в Геологическом комитете в Петербурге, где не разглядели будущего перспективного исследователя, приняв за выскочку с амбициями. В Архангельске же были традиционно заинтересованы в изучении своих полярных архипелагов, до которых просто не доходили руки. Там, как мы убедились, просто не хватало опытных кадров. Сам Русанов, по опыту общения с чиновниками в Орле и Вологде, любви к этому служилому племени не испытывал, и неожиданное гостеприимство как рядовых архангелогородцев (так традиционно именуют себя жители столицы Поморья), так и представителей местной администрации произвело на него самое благоприятное впечатление. Таким отношением ко всем любителям Севера, особенно из образованных слоев, архангельская администрация «завербовала», пока того не подозревая, профессионала высокого уровня, причем на основе взаимной заинтересованности. Этим историческим опытом не следует пренебрегать.

Письмо также ценно тем, что называет людей, у которых могли остаться какие-то документы и свидетельства о Русанове (оставшийся неизвестным господин Афанасьев, тот же Макаров или тем более художник Писахов), которые так ценны для биографа. Увы, Писахов, например, находясь в оппозиции ко всем властям и пользуясь их повышенным вниманием, предпочитал не вести дневников. Вот почему остается благодарить спутника и помощника Русанова Молчанова за его отчет, опубликованный Географическим обществом, по которому мы столетие спустя можем судить и об их совместном маршруте. С ним связаны немногочисленные скупые свидетельства самого Русанова, крайне важные, поскольку многие из них носят пионерный характер, которые благодаря Молчанову получают «привязку» как на местности, так и на современных картах.