Русланиада

– …и меня привяжи, чтобы ему не было обидно.

Брат о чём-то задумался.

– Откуда ты знал, что сказать ей? Вчера? – поинтересовался он.

Сообразительный пожал плечами.

– Мы спали под мёрзлой землёй. Много лет. Год за годом. Счастливые не видели в снах ничего, кроме солнца и хороводов. Несчастные видели, как год за годом счастливые погибали, стоило прикоснуться. Раз за разом – только сомкнёшь пальцы, рука обмякала, глаза гасли. Несчастные рычали и плакали от бессилия – для них жизнь была утеряна, они безумно кидались на мёртвое тело, ещё тёплое, но не находили успокоения…

– Хватит. Ты говорил не об этом.

Глаза взрослого мужчины остекленели.

– Мои слова из моей боли. Я впервые прихожу в себя от неё… Она должна знать, что сделала для меня. Но я не стану говорить ей о страдании и смерти.

…Смелая была недовольна, когда на место ожога снова легла верёвка. Сообразительный успокаивал её непонятными словами своего грубого языка. Интонация должна была быть значительней слов. Смелая с озабоченным видом стояла рядом с мужчинами. Нетерпеливый хмуро поглядывал на неё. Ранняя беззаботно кружилась на расстоянии, недоступном для верёвки. Нетерпеливый не рыпался, только хмуро вздыхал и смотрел на неё с томлением узника в застенке.

Прирученные звери вылавливали рыбу из озера тонкими жердями. Наблюдать за их занятием было увлекательно, только когда рыба показывалась над водой, а не когда они медленно и чутко бродили по колено в воде, вглядываясь в коричневатую воду. Зоркая предложила пойти в лес за ягодой, чем лежать чего-то дожидаясь. Разумная поддержала. Мы поднялись и пошли неторопливо друг за другом. Звери не понимали, куда мы. Сначала они переступали по воде, озираясь и забыв про жерди и ловлю, потом вышли на берег, но мы уже были за пределами досягаемости верёвки. Смелая оглядывалась и махала рукой. Зверей это не успокаивало. Не успели мы обойти озеро и скрыться за скалами, нам долго, душераздирающе провыли вслед – сердце замирало.

Но потом мы вернулись, и они были довольны и недовольны одновременно. Смелая сберегла горстку красных ягодок и вкладывала теперь по одной в рот своего животного, хотя можно было разом высыпать всю горсть, не подавится. Зверь покорно стоял, не торопил её. Когда смелая подавала новую ягодку задерживал губы на её пальцах. Светловолосый, фыркая, бродил высматривал рыбу, но часто оглядывался, и потому рыба не ловилась.

Брат задерживался дольше обычного. Я не думала, что с ним могло что-то случиться. В конце концов, он самый сильный на белом свете. Мы со смелой несколько раз подходили к дереву, но узлы брата – это что-то. Легче сразу или верёвку стесать острым камнем или уже ствол ломать.

Вернувшийся в сумерках брат первым делом отвязал обоих.

– Не надо больше верёвки, – строго сказала смелая, трогая подушечками пальцев ожог на животе своего зверя. Он улыбался ей сверху вниз. Теперь уж точно не изображал улыбку, а именно улыбался.

– Разумная, – позвал брат.

Они ушли в темноту.

Мне тыкались в шею губы. Пора идти спать. Я зевнула, потянулась, Мои ноги оторвались от земли. Скоро я уже лежала на мягкой подстилке убежища. Засыпать было хорошо, тепло. Меня гладили по голове, легонько щипали за грудь и бёдра, тыкались в лицо и горло губами, но я всё равно заснула.

Проснулась первая. Должна была, но оказалось иначе. В упор смотрели два голубых глаза. Улыбнулась ему, потянулась. Он приник ко мне тесно. Неудобно было при сёстрах… Насилу вырвалась, поползла к выходу, он за мной, недовольный, фыркающий. У входа выпрямились. Брат сидел у ствола и примеривался привязать сразу двоих: высокого темноволосого, держущего в длиннопалой лапе руку разумной, и крепкого рыжего, не сводящего травяных глаз с сидящей у огня доброй.

Брат вскочил на ноги, не выпуская верёвок, его брови сурово сошлись к переносице.

Я покраснела.

– Не виноват он…

«Он», мой зверь, тяжело дышал рядом и загнанно глядел на брата.

– Он ко мне хочет… а мне неловко при сёстрах.

Брат вздохнул, успокаиваясь.

– Возьми его за руку… Отведи на то место, на поляне, у дерева. Я постелил там…

Я скованно нашарила гладкую как руку лапу под взглядами и повела его за собой. С поляны было никого не видно. Тишина, только птицы щебетали. Он ещё нервничал, оглядывался, словно подозревал, что брат передумает и догонит, а потом… Что потом? Уж брат не станет никого убивать из жестокости. Лапа крепко сжималась вокруг моей руки. Я раздумывала, как успокоить его. Вспомнила первые слова первого, как его порадовало, что смелая стала нагой, как он. Пускай помурлычет.

Я высвободила руку. Он резко остановился. Я встала на насыпанную братом сухую жёлтую траву, взялась за подол платья, потянула наверх.