Русланиада

Безымянный переступал с ноги на ногу. Он был привязан к дереву, но оно как-то терялось за ним. Целое приключение было отмывать его и стричь густую гриву ножом. Он на всё соглашался, охотнее кого-либо из товарищей, и избавиться от шкуры, прикрывающей и греющей тело, и от кущ чёрных волос на голове. Почти что помогал себя привязывать.

Пожалуй, реши он дёрнуться с места, корни не выдержали бы.

Младшая подошла ближе, уже привыкшая к виду безымянных.

Загребёт лапой и привет, девочка умрёт не от ужаса, от переломов.

– Совсем малышка, – пробасил безымянный, задерживая дыхание, когда его могучего тела касалась тонкая ладошка.

Брат не торопил сестру.

Безымянный осторожно, словно для оценки веса, поднял её на руки, она взвизгнула, поболтала в воздухе ножками, смеясь. Брат не вмешивался.

На животном: Я отвяжу тебя. Веди себя спокойно. Положи её. Ложись сверху, не придави…

– Подожди! – вмешалась младшая. – Отвернись!

Брат смерил её взглядом. Не было желания в очередной раз «держать свечку» над деянием. И не хотелось загубить двухнедельный труд. И не хотелось, чтобы маленькая хрупкая младшая погибла в чрезмерно сильных руках. И не хотелось, чтобы медведеподобный безымянный упустил свою жизнь. И все они упустили свою жизнь. Размышления были мучительны, отнимали силу физически, утомляли…

Брат отвернулся.

– Скажи ему сесть.

На животном: Сядь.

Зашуршала солома. Напряжение чувствовалось между лопатками, хребтом – безымянный боялся навредить младшей. Она ничего не боялась. Снова стало слышно шорох. На землю упало что-то нетяжёлое. Нечему кроме платья. Брат сглотнул здоровый плотный комок в горле. Безымянный не издавал ни звука, оглушённый видом.

У неё не было сил одеться. Как бы деликатен не был безымянный, он был огромен, силён и долгое время одинок. Убедившись, что она в порядке, хоть и бездвижна, он долго копался с платьем, разбираясь, как вернуть его на белоснежное гладкое, чуть влажное от него тело. Брат не оборачивался. Когда шли к убежищу, не потребовал отдать спящую сестру, и второй конец верёвки безвольно волочился за великаном следом.

– Я думал, меня оставили навсегда, – доверительно, низким густым голосом пророкотал безымянный мужчина. – Сидел бы там, пока не умер…

Разумная с гордым ещё целовались у озера. В тёмно-синем небе светили многие звёзды. Под ногами хрустела сухая и сочная трава. Шёл второй месяц лета, проклятие было снято.

Брат вдыхал свежий ночной воздух полными лёгкими. Никто не спал. Их ждали.

На девичьем: Это мужчины. Понимаете?

Сёстры понимали. Мужчины тоже понимали.

С утра сидели у стены большой одноэтажной постройки на сваях. Её складывали из цельных брёвен, без окон. Без окон она обещала и остаться. Нечего вставить в рамы, а скоро дети пойдут. Младенцам не нужны сквозняки.

Его от души хлопали по плечам. Если тянулась погладить тонкая рука, её мягко разворачивали и устраивали на прежнем месте, поближе к себе. В кругу передавали еду, разговаривали, смеялись. Все понимали друг друга.

– Я назову тебя Василисой, – сказал брат смелой. – И тебя. И тебя. И тебя. И тебя. Только ты будешь Василиса Смелая, а ты Василиса Разумная, ты – Василиса Добрая, ты Василиса Ласковая, ты – Василиса Белая, ты – Василиса Смешливая, ты – Василиса Ранняя…

Сёстры внимательно выслушивали свои имена. Сонма больше не будет, и сёстры они не по крови.

– Ты – Василиса Младшая. Своим словом я венчаю вас. И в мире некому возразить моему слову. Вы можете дать имена своим мужьям.

– Мудрый, – сказала Василиса Смелая.

– Быстрый, – сказала Василиса Ранняя.

– Гордый, – сказала Разумная.

…Он вышел из круга. За настилом из хвои и сена Младшую ненавязчиво убеждали, что её мужа должны звать Могучим или Сильным, она надувала губки и говорила, что назовёт его Хорошим. Мужчины смеялись, самый могучий из них точно знал, какое имя ему подойдёт и держал у Младшей на талии тяжёлую руку.

Он ушёл незамеченным.

Солнце, мать родная наша…

Текст шёл по камню, оставшемуся от прежнего мира. Огромному, монументальному, бескомпромиссно прогибающему под собой землю. Если видел памятники прежде – забудь о них, потому что о камне они представлений не дадут. Лучше представить здание мавзолея, мемориал, мега торговый центр, гору… Но это совершенно точно был камень. Камень, который раньше лежал в своей невыносимой тяжести где-то ещё. Между крупными строчками стиха шёл аккуратный выдолбленный текст на другом языке. Мужчины понимали его.

Мир проклят.

С началом года к жизни будут возвращаться

27 дев и 27 падших.

Примут девы падших – все станут жить.

Не примут – все сгинут с исходом лета.

Сроку миру – 15 000 лет.

Прямой без экивоков текст бил просто и сильно промеж глаз и оставлял ощущение пустоты под сердцем.

Будь проклята тварь, что прокляла вас…

Юность