Русофобия. История изобретения страха

Московская Русь, победительница Орды, ощущала себя преодолевшей владычество ханов и достигшей собственной мощи и величия через унижение и порабощение, однако европейцы расценивали победы над Ордой и татарскими ханствами иначе. Россия, по их мнению, заняла их место, стала преемницей татарской политической культуры. А от связи московитов и татар было недалеко до их сближения с грозой Европы — турками. Поэтому Московия на европейской ментальной карте мира всё определённее оказывалась в азиатском контексте[306].

Тем более, что попытки вовлечь Русь в антитурецкую лигу, предпринимавшиеся на протяжении всего XVI века, окончились неудачей, и только в 1686 году Россия присоединилась к «Священной лиге»[307]. Именно после того, как не удалось добиться совместных действий с Россий против Османской империи, модель восприятия Востока переносится на Россию и подобно схеме «Европа — Восток» начинает работать схема «Европа — Россия».

Место «турка» как значимого Другого занимает в европейском сознании русский, а восприятие православия как «испорченного варианта» христианства становится тождественным восприятию ислама как вторичного варианта арианской ереси[308].

В результате со второй половины XVI века русских начинают отождествлять с османами, то есть с врагами, а Московская Русь всё больше начинает восприниматься не по аналогии со странами, ставшими известными в эпоху Великих географических открытий, а как историческая преемница татар. Как отмечает А. Бе-зансон, «Россия выпадает из ряда „цивилизованных" или хотя бы „приобщаемых к цивилизации" стран. Русские в этом не виноваты: слишком сильно их страна была удалена от центров цивилизации»[309].

В результате потенциально европейскую страну теперь относили к «антимиру». Пример истории Московской Руси демонстрировал, что такое неевропейское поведение, чему нельзя следовать европейцам. Сущность своего, то есть христианского мира, европейские авторы раскрывали через описание неевропейских, отрицательных качеств у своих соседей и антагонистов — прежде всего турок; а со второй половины XVI века — и московитов. Этот культурный механизм оказался настолько эффективным и востребованным Европой, что активно применялся и в дальнейшем[310].

По мнению Стефана Мунда, человек латинской культуры, воспитанный в традициях гуманистического образования, попадая на Русь, поражался отсутствию учебных заведений, незнанию древних языков, невоспитанности и пренебрежению к гражданским установлениям, могуществу дикой природы, покорение которой давалось огромным трудом. Поэтому московиты чаще всего изображались европейскими авторами в малопривлекательных образах пьяниц, невежд, варваров, плутов, людей низких, подлых, подверженных суевериям, с царем-тираном, с богатой и непросвещённой церковью[311].

Вопрос о статусе русских как христиан осложнялся также наличием тесных связей, поддерживаемых Московской Русью с нехристианскими народами. В результате представления о России зачастую смешивались с представлениями о мусульманских обществах[312]. Как отмечает И. Нойманн, «именование русских „скифами", „татарами", „калмыками" и т. п. выступает как элемент европейских представлений об „азиатской" или „варварской" России в этот ранний период». Поскольку считалось, что Геродотовы скифы — это «народ, находящийся на границе Азии и Европы, именование русских „скифами" отражало эту амбивалентность, остававшуюся частью европейских представлений о России вплоть до XX века»[313].

Итак, и Московская Русь, и Османская империя воспринимались в качестве «врагов христианства». Именно такой взгляд на Россию стал преобладающим по мере развития реформационных идей в Европе и по причине нежелания московских властей принять унию. Полный провал этих начинаний обусловил утверждение образа России как экзистенциально чуждой и враждебной Западу страны, в отношении которой возможна только стратегия подчинения[314].

Конечно, не во всех произведениях европейских авторов русские описывались только в негативном ключе. Например, Павел Йовий, блестящий латинист и гуманист, на страницах своего трактата, опубликованного в 1525 году под названием «Книга о посольстве Василия, великого князя Московского, к папе Клименту VII», создал разносторонний и весьма привлекательный образ Московской Руси[315]. И всё же, как справедливо отмечает С. Мунд, авторы предпочитали умалчивать обо всём, что могло преподнести жизнь московитов с выгодной стороны, поскольку полагалось обращать внимание на всё экзотичное, необычное, что a priori ожидали от народа, воспринимаемого варварским. Как отмечает О.Ф. Кудрявцев, речь идёт о чем-то большем, нежели об «идеологическом заказе». Дело заключается в «коренном различии во всей системе основополагающих духовных ценностей и принципов гражданского устроения, делающим невозможным адекватное восприятие одной цивилизации другой, т. е. России Западом»[316].