Русофобия. История изобретения страха

Именно тогда происходит трансформация бинарных оппозиций: место оппозиции «свободная Франция — Европа тиранов» занимает иное противопоставление: «цивилизованная Европа — варварская Россия». Как полагает С.Е. Летчфорд, в основе такого изменения был чистый прагматизм: образ общего врага, от которого необходимо защищать общие фундаментальные ценности, служил целям французского экспансионизма и подавлял волю европейских народов к сопротивлению[573].

Тема России и «русской угрозы» не всегда являлась главной на страницах французских газет, всё зависело от конкретной ситуации. В моменты сближений и союзов (1800–1804,1807-1811 годы), в период «дружбы» Наполеона и Александра I о России старались писать максимально нейтрально, о неудачах российской армии в конфликтах на Востоке не сообщалось, но в кризисные моменты её образ приобретал множество негативных черт, а в газетных статьях непременно оживали архетипические представления о России и её армии, якобы представлявшей серьёзную опасность для самого существования Франции[574].

При этом авторы, рассуждая не столько о реальных угрозах со стороны России, сколько об угрозах воображаемых, в духе тогдашней литературной моды на античность превращали русских в «гуннов», «вандалов», «антов», якобы покинувших свои традиционные места обитания, чтобы разорять плодородные земли Европы и покушаться на Французскую республику, олицетворявшую собой добродетели Спарты, Афин и Рима[575]. Перед нами тот самый антимир, анти-Европа, противопоставление варварства цивилизации, самообраз в негативе.

Поскольку страх перед Россией нагнетался через создание образа ужасного казака, ставшего символом России, воплощением её жестокости, варварства и дикости, наполеоновская пропаганда изо всех сил старалась дискредитировать русских казаков, используя в том числе бюллетени Великой армии. Казаков необходимо было изобразить не просто опасными грабителями и убийцами, но плохими воинами. Вот к этим «ужасным казакам» и перейдём.

* * *

Страх перед «варварами Севера» усиленно нагнетался перед началом Отечественной войны, или Русской кампании, как её именуют французы. Уже в своих обращениях к Сенату накануне вторжения в Россию Наполеон использовал термин «варвары». В результате смутный, неосознанный архетипический страх перед нашествием «азиатов» или «варваров Севера» уже поселился в душах французов[576].

Характерно, что в 1812 году противника дегуманизировали, наделяя зооморфными чертами, и в России: французы представлялись как «басурмане» (бусурмане) и «нехристи». Однако это было вполне традиционное изображение врага, и знакомство с французами не отразилось на создании какого-то нового образа. Как справедливо отмечает А. В. Чудинов, «в коллективном воображаемом русского народа французское вторжение встало в один ряд с иноземными нашествиями былых времён, историческая память о которых сохранялась на протяжении многих веков в устном народном творчестве»[577].

Казаки благодаря наполеоновской пропаганде стали символом России вообще. Эти «пожиратели свечей»[578] и детей[579] в глазах французского общественного мнения были воплощением отсталости Российской империи. Во французской культуре казак соединил все негативные черты, приписываемые русскому человеку[580].

В результате привлекательный образ России, который встречался у некоторых просветителей, оказался совершенно забыт, а к традиционным представлениям о варварстве, дикости, нецивилизованности, жестокости, экспансионизме русских добавились идеи о том, что русские, особенно казаки, — это вообще не люди, а просто звери. Таким образом проводилась дегуманизация противника и создавался зооморфный образ врага.

Как отмечает отечественный исследователь К. В. Душенко, к эпохе Наполеоновских войн относится единичный пример употребления слова «казакофобия». В марте 1807 года в лондонской «Morning Post» появилось письмо к издателю за подписью «Англо-московит», в котором сообщалось, что французскую армию в Польше охватил «ужаснейший испуг», а парижские академики пришли к выводу, что «корни этого расстройства восходят к некой стране Древних Скифов и поэтому весьма мудро постановили, что впредь оно будет именоваться казакофобией»[581].

Несмотря на то, что слово «казак» попало во французский язык ещё в XVI веке (cosaques — «кочевники-разбойники северного побережья Чёрного моря»), именно во время Наполеоновских войн оно входит в широкий оборот и именно тогда возникают его переносные значения: «страшный и жестокий персонаж», «хам», «мародёр»[582], хотя литература «об ужасающих поступках мо-сковитских калмыков и казаков» печаталась на Западе со времён Северной войны, и в этом отношении особенно преуспели шведы. Теперь же образ казака использовался как фактор психологического устрашения[583].

«История казаков» Шарля-Луи Лезюра