Русофобия. История изобретения страха

Как и в Великобритании, во Франции отношение к России имело партийную окраску: легитимисты, то есть сторонники династии Бурбонов, в основном воспринимали Россию в позитивном ключе, левые считали, что необходимо пойти на союз с Великобританией, дабы не допустить вмешательства России в дела Европы[875]. Однако это партийное разграничение весьма условно, поскольку были и демократы, стремившиеся к союзу с Россией из-за ненависти к Англии, и легитимисты, ненавидевшие Россию. Католики разделились на два лагеря: одни не могли простить России её политику в Польше, другие выступали за совместные действия с Россией на Востоке. Так, известный поэт-романтик и политик Альфонс Ламартин, соглашаясь, что Османская империя угасала, склонялся к тому, чтобы разрешить вопрос о её судьбе на конференции заинтересованных держав, установив сферы влияния на территории Османской империи в случае её распада. Этот проект он детально изложил в заключительной части своей большой работы «Путешествие на Восток», опубликованной в 1835 году и потом неоднократно переиздававшейся[876]. В 1840 году, в разгар Восточного кризиса, он даже представил в Палате депутатов проект сближения с Россией, в котором именовал её «единственной державой, на протяжении века имевшей широкомасштабную и перспективную дипломатию»[877].

Подобные идеи выгодного сотрудничества с Россией, руководствуясь геополитическими соображениями, в это же время выдвигал и другой французский политик, пэр Франции Ф.-А. Бу-асси д’Англа. Выступая в верхней палате парламента 18 ноября 1840 года, он подчеркнул: Россия, понимая, что урегулировать Восточный вопрос в одиночку ей не позволят другие европейские державы, должна заручиться союзниками. Единственным союзником России, по мнению политика, могла быть только Франция. Предоставив России свободу действий в Османской империи, Франция, как полагал Буасси д’Англа, могла рассчитывать на благоприятную позицию России в плане пересмотра Венских трактатов и даже возможного обретения Францией левого берега Рейна и в целом расширения её границ[878].

Линия раздела между русофилами и русофобами не была столь чёткой, как прежде. Если политики крайнего толка остались на своих позициях, то между ними существовали многочисленные группы, для которых этот вопрос был более нюансированным, чем это представлялось несколькими годами раньше. Это было связано с тем, что престиж Великобритании, на союз с которой возлагалось столько надежд, померк в глазах французской общественности. Многие хотели избавиться от английского попечительства и обращали свои взоры на Россию. Соответственно, взгляд на нашу страну был конъюнктурным и зависел от текущей политической ситуации[879].

Рейнский кризис и Виктор Гюго

Пожалуй, именно в России знаменитый поэт, писатель, общественный деятель Виктор Гюго был особенно популярен и любим[880].

Он был очень известен среди русской публики в XIX столетии, когда его новинки читались сначала по-французски, а уж потом в переводах; не меньшей популярностью он пользовался в Советском Союзе, а в современной России после выхода мюзикла «Нотр-Дам де Пари» его роман «Собор Парижской Богоматери» стал весьма модной книгой среди молодёжи. Как поэта широкий российский читатель знает Гюго гораздо меньше, а вот об отношении великого литератора к нашей стране известно разве что специалистам. Так как же относился Виктор Гюго к России, в которой его всегда любили? Были ли эти чувства взаимными?

Начало поэтической карьеры Гюго пришлось на первые годы Реставрации, когда Париж был охвачен модой на всё русское. Это отразилось на творчестве начинающего поэта. Вместе с братьями Абелем и Эженом в 1819–1821 годах он издаёт журнал «Литературный консерватор», в котором публикует свои стихотворения. В одном из них он обращается к истории России, создавая настоящий панегирик императору Петру Великому в духе Вольтера: «Смотрите на царя, славного своей мужественной энергией. Пётр для того, чтобы просветить свои невежественные народы, спустился до их уровня, смешался с их рядами. Невзирая на своё величие, он учился сначала сам тем искусствам, которым он собирался их научить. Его видели поочерёдно то деспотом, то плотником, оставляющим дворец для работы на верфи, пьющим с моряками, пожимающим руки государей и обогащающим свои владения искусствами Европы»[881].

Он даже связывает с Россией надежды на обновление старой Европы: «Сегодня Франция, Англия и Россия — три европейских гиганта. После недавних потрясений в Европе каждый из этих колоссов ведёт себя по-своему. Англия держится, Франция оправляется, Россия просыпается. Эта империя, ещё совсем юная посреди старого континента, в этом веке растёт с невероятной быстротой. Её будущее окажет огромное влияние на наше развитие. Не исключено, что придёт день, когда её варварство придаст новый импульс нашей цивилизации»[882].