Однако постепенно политические и поэтические пристрастия Гюго меняются; к концу 1820-х годов он становится одним из вдохновителей либерально-романтического движения. Именно в это время имя Гюго начинает всё чаще встречаться в русской переписке, мемуарах, на страницах литературных журналов. Особенно сильное впечатление на русского читателя произвела повесть «Последний день приговорённого к смерти», появившаяся в 1829 году, когда в русском обществе были свежи воспоминания о восстании декабристов. «Собор Парижской Богоматери» (1831) стал известен в России сразу после того, как был опубликован в Париже. К началу 1830-х годов слава Гюго в России находилась в своём зените[883]
.Между тем взгляд Гюго на Россию к этому времени эволюционирует. Как и многие французы, романтик-Гюго исполнен сострадания к Польше и ненависти к самодержавной России. Это особенно заметно в стихах, посвящённых наполеоновской легенде, и в сборнике «Осенние листья» (1831), где в стихотворении
Восточный кризис в 1840 году спровоцировал напряжённость во франко-германских отношениях, так называемый Рейнский кризис. Франция и государства Германского союза, прежде всего Пруссия, начали бряцать оружием, а французы вновь стали мечтать о «естественной границе» по Рейну. В июле 1841 года Виктор Гюго опубликовал публицистическую работу «Рейн»[885]
. Если одни политики выступали за сближение с Россией, другие — с Англией, то третьи были сторонниками союза с германскими государствами. Именно такова была цель Гюго: способствовать франко-немецкому культурному сближению. Франция и Германия, по его мнению, составляют суть цивилизации. Германия — это сердце, Франция — голова, Германия чувствует, Франция мыслит, и вместе это составляет цивилизованного человека[886]. Именно в союзе двух государств он видел защиту от угрозы со стороны России и Великобритании, занявших, по его мнению, лидирующее положение в Европе вместо Турции и Испании. При этом если Англия, по словам Гюго, совсем не похожа на Испанию, то Россия на Турцию очень похожа[887]. Россия — это Азия, варварство и деспотизм. Поэтому в XIX веке Европа должна сопротивляться России и Англии. Он предостерегает Германию от союза с Россией, подчёркивая, что «Россия любит Германию так же, как Англия любит Португалию и Испанию, как волк любит ягнёнка»[888].В этой работе Гюго, не питавший симпатий к России, поднимает модную тогда тему «русской угрозы», подчёркивая, что Россия, которая страшит своими размерами, опасна ещё и тем, что может поставить под ружьё армию в один миллион сто тысяч человек. Россия в ходе Русско-турецкой войны уже оказалась в Адрианополе, а когда она вернётся туда снова, то дойдёт до Константинополя[889]
. Как видим, Гюго развивает тему Константинополя как заветной мечты русских государей.Свою работу Гюго завершает наброском истории России, и особое место в этом повествовании занимает описание Московской Руси. Автор транслирует все известные стереотипы: страна, расположенная на севере, в сумерках вечной зимы, управлялась великим князем, который был наполовину богом, наполовину государем, и в целом напоминал правителя из «Сказок тысячи и одной ночи». Скорее азиат, чем европеец, персонаж больше сказочный, чем реальный, он царствовал в огромной стране, периодически разоряемой набегами татар. В Европе о Московии ничего не знали и отправляли туда своих дипломатов скорее из любопытства, нежели из политических соображений. Те же, кто оказывались в Московии, были поражены богатством княжеской короны (она богаче, чем короны четырёх европейских государей, вместе взятых) и его облачения, усыпанного бриллиантами, рубинами, изумрудами и другими драгоценными камнями размером с орех. Власть его была безгранична, хотя относительно его могущества в Европе располагали только приблизительными сведениями[890]
.Далее Гюго описывает современную ему Россию, и только перечисление географических названий занимает у него почти страницу. Он сообщает, что в России есть две столицы. Первая, Санкт-Петербург, представляет Европу; вторая, Москва, — Азию. Тот, кто когда-то был великим князем московским, сейчас является российским императором. Шаг за шагом Московия становилась всё больше и больше похожей на Европу, иначе говоря, на цивилизацию. Однако Европа всегда помнит, что быть похожим на европейца не значит стать им[891]
.