Русология (СИ)

- Дело не в имени. Будь он Стив, Нгума, Ёсида - принцип тот же... Павел, не нам судить. Новый век... - Не отпив глотка, не задев хрусталя своей тёмной помадою, она вспомнила, что ларёк, им чужой уже, дорог Анечке был отцом (в гайдаровской пандемии тот строил бизнес, и пять ларьков расцвечивались, фасонились). Плюс ларёк дорог памятью о любви; там Анечка и мой сын любились; это их первый дом с ложем-лавкой. Я, ей внимая, сравнивал боль Анечки с собственной - неминуемой ни в какой миг Квасовкой с бедным мальчиком под ракитой.

Синь в окне с дряхлым тополем меркла, делаясь зеркалом, чтоб представить вид малыша меж псов, нереального и реального, его матери, дремлющей свесив голову, Квашнина, избывавшего рок, и дамы, стильно старевшей.

- Вот что, Мария! - крикнул я не без пафоса уходящего в Лету. - Мы ларёк выкупим! Аня... Митя мой внук... Исправим, верьте мне! - Я плеснул в фужер из бутылки, чувствуя, что поношенный мой наряд с хлестаковщиной - вне доверия как кунштюк алкоголика в благодарность за кир в гостях. К тому ж Анечка сообщила, я был уверен, как сталась встреча с ней: из-за пива; я ведь в ларьке пил пиво. Здесь, у них, этот образ я подтвердил. Что, сыр принёс? дорогую игрушку? Хлипкие доводы. Я сказал концентрируясь: - Вы смогли издать докторскую? Доктор?

- Нет, - подняла взгляд. - Вы, Павел, не были в институте? Это стал улей нелингвистических пчёл: банк, офисы, арендаторы, ООО... Наш отдел стал 'Эс-ком'... 'Эс-калоп', скорей. Институт наш убит почти, только форма; наш Бэ Бэ руководствует всем и вся... Кажется, я всю жизнь проработала всуе. Докторская в шкафу здесь.

- Мы издадим её, обещаю! Митенька, я твой дед, знай! - нёс я бессвязно, и на стекле окна был иной Квашнин, чем явившийся.

- Вправду дедушка? - произнёс внук.

Я ощутил боль в печени.

- Съешьте что-нибудь.

- Издадим! - бесновался я. - И поправим жизнь Анечке!

- Не волнуйтесь. Вы чересчур уж... Я не желаю нудных и нескончаемых 'Carthaginem delendam...'

- Вы мне не верите? Это вежливей моих фраз - неверие?! Понимаете, чт'o мне есть наша встреча: с вами и с ним? Вы знаете, чт'o мне в нём?! Заклинаю вас, прочь аллюзии, даже ваш Карфаген долой, кой пора, мол, разрушить! О, не в мой адрес, я умоляю!.. - Я едва блюл язык, мутило, веки набрякли. - Так ли я понял, - кончил я, - что она его любит, давнего Митю?

- Жизнь её - не моя. Не знаю... Есть и иные. Может, их много... - Взгляд её плыл к толкуемой: на колени с просунутой между ними ладонью и на пуловер в мягких округлостях, на лицо в светлых локонах. - Что я вижу: Анечка умная, чтоб не пасть жертвой вящих уступок. Но... ей важнее ларёк тот, чем чистоплотность только лишь тела. Нечто, признаться, от Мессалины, вспомните: из борделя шла утомлённая от клиентов - но ненасытная... Вот как мыслю в духе эпохи, милый мой Павел, чтоб не сойти с ума, выглядя, как вы мыслите, чёрствою.

Я давил тошноту, твердя: - Она курит... и не простой табак. Это травка...

Было молчание с обращением глаз в меня, с переводом их на фаянсы разных тарелок - и вдруг с отпитием. Пальцы, взяв мельхиор вилки лаком ногтей, играли с ним, трудно, скованно.

- Ей за двадцать, - произнесла она. - Ей всего лишь за двадцать. Вы и я не пытались бы восстанавливать прошлое, с чем расстались. Зрелое наше aeternum vale - средство спасения. Но она...

- Слушай, м'aмока! - голос Анечки.

- ...в реконструкции, - продолжала та. - Думаю, - и при всём пиетете к вам, - инкуб в образе Дмитрия в отношении Анны действенней ваших чувств. Мы, родители, им не значим; детям в нас нет нужды; мы в отставке. Мы с вами можем быть отвлечёнными - обсуждать хоть Вергилия и 'Carthago delenda'. Анна - не может. Вы... извините, вы, Павел, смеете подтвердить смерть Дмитрия самому себе. Анна - нет. Она лечится, правда, травками. Я же... В общем, я, Павел, так безмятежна, что стала камнем. По Микел'aнджело, кто сказал: в наш век легче быть камнем. Помните? Но для Анны лучше Овидий с мнением, что любовь травой не излечишь... Чем тогда? Чем? Безумствами? Временем? Или веком безумств? Наркотики - не безумство ли? Значит, дочь моя делает, что и д'oлжно.

Анечка прыснула, разлепив глаз. - Вы про мення там?.. Броссьте, не надо... С ке вы там пьётте? С Пайи Михалови? Па Михалови? Миттин папа? Значит, вы сс ним, да? Об мне и Мите? Он гадкий урботень!

Я воскликнул: - Я помогу тебе! Мы наладим жизнь! Образуется! Внук мой...

- Митю забутте! - вдруг она вскинулась. - Ниччего от вас, слышите?! Вы всё сделали! Вы... зачем вы... Вы мне убийца! М'aмока! Вон его!!

Меня вырвало. Я бежал стремглав. Застегнув пальто, я дворами мчал к урбанистике; не хотел к Беренике, прячущей пару новых саш'e, играющей, верно, Скрябина...