Русология (СИ)

Хватит! Не хныкать. Надобно взять своё. Я мог брáтину сдать тогда, пусть чеченцы жадны, вероломны, - да! мог, мог запросто! Но не сдал. Тогда, может быть, тест был. Бог ведь с подвохами. Он на кон не пустяк кладёт и всегда велит всё отдать, чтобы остались лишь ты да Он. Смухлевав, не рискнув в те дни ни квартирой, ни брáтиной, я попрал пресловутые веру с надеждой, но и любовь. Зачем они? Дай реальность! Я предал сына и я не спас его, чтоб иметь респектабельность и уют. Я б спас его, чтоб остаться бомжом? Нет, дудки! Стало быть, я лет пять уже не Квашнин как русский, но уже жид есмь? Я спас - деньжонки; я их не выкинул на фантомы, с Господом не сыграл в игру, чтоб я всё Ему - ну, а Он в ответ муки Иова. Денег мы не сдаём. Шиш!!

Ника молчала.

Кстати, что медлит гащивать к Анечке. Прежде сам схожу. А потом, продав брáтину, обряжу ярко внука - и приведу к нам. Он точь-в-точь Митя: вот и получится, что тот вроде бы жив и не мной убит.

Ника перец в пакетиках клала в ящик. Славная пряность.... Левый карман её распирали сашé.

- Не спрячешь?

- Милый, зачем спешить? Федералы в Чечне, победы. Митя наш там... По слухам, там много пленных. Разве не знаешь? Митя вернётся.

Год назад она села на поезд. Я её снял в Скуратово, где менялись бригады. Но со второй, 'триумфальной', врут СМИ, кампании, она вновь могла... Мёртвый, что ли, взывал к ней?..

Выйдя за двери, лифтом поднялся я вверх сперва, а оттуда спускался, сидя на корточках. Пахло псиной и куревом. Сколько ног здесь стояло: детских нестойких, женских и старческих. Здесь стояли мой первенец, дед и бабушка Ники, сам я лет в тридцать; здесь мы везли к нам и младшего в первый раз; здесь иных опускали навечно... За Карнавальной мне - к мини-маркету. Створки вскрыли сверкающий огламуренный зал. Сплошь люди, томно берущие шведский джем и французские вина, стерляди, золотые сыры в росе и бефстроганов из чилийской викуньи... Я избегал здесь трат, но решился вдруг, восхищая то время, как, состоятельный, буду щедр. Блеск тýфлей, кожаность куртки, перстень на пальце, чёрный бумажник, пухлый от долларов. Отупелый кассир проверяет счёт, на дисплее выпрыгивает: 100... 1000...

Чтоб внушительный, с налитыми щеками, грузный пройдошливый господин жрал в Пасху, толпы нищают. Пусть бы резонно: а, мол, злодеяли мозгожопы-совки, пардон. Но жируют ведь те как раз, кто был в лидерах мозгожопов-совков - и вновь теперь ходят гоголем... ради новых идей, что жгли их, открылось вдруг, всю советскую эру и обратили их. Партократы днесь - в Божьих храмах и со счетами в кипрских, швейцарских, лондонских банках, но также с думами о России, что, обнаружилось, склад ресурсов, годных стать прибылью к эволюции сих господ от марксизма до ценностей, кои можно купить: дом в Ницце, платье от Гуччи либо сафари где-нибудь в Кении... Но беда: господа сии, поглощая идеи, мечут отходы; стало быть, подымают вдруг ор и с гаженных обворованных местностей мчат на новые, перспективные, - как, мы видели, было и ещё будет.

Я взял, - за сыром, - крупную меховую собаку (шмыговский вклад иссяк). Господин вблизи, позументный мой сверстник, молча дивился: ишь, мол, босяк каков! значит, есть соки в нации! значит, рано упархивать на идеи смены гражданства!.. Я накалялся. Я с головы до пят весь в призывах таких, как он, 'близить дни коммунизма'; также я помню, как с павшей родины они порскнули вдруг шакалами с барышом в зубах, взвыв о 'равных возможностях', как наладили торг Россией. Мне ль не знать, что они обокрали нас: и меня, и других? Я пячусь от лимузинов, ибо, ограбленный, я уже им не нужен, только давить меня. Я терплю, ведь жена ещё может скрыть рвань колготок. Но я стеснён, встревожен. Я боюсь времени, когда звякнет последний рубль за квартплату. Я опасаюсь, что, коль дожать меня, я побью их. Все мы пойдём на них! И им Бог не поможет, лижущим сфинктер трендовым смыслам!

О, как допёк меня позументный мой сверстник, и я толкнул его. Он смолчал, мысля низким ссориться с шушерой. Он сел в джип. Я почувствовал, что я подл. Я толкнул его в злобе подлой ущербности, зная, что (скоро) стану таким же. Я, положив иметь, звал его поделиться. Я - точно он, мой сверстник, но мелкотравчатый. Я хотел взбогатеть, не вышло, я и решил, что свят почти. Когда я не рискнул ничем под предлогом, что вымогатели лживы и не поддамся, - я опознал себя. И идентифицировал. То есть вон когда деньги чуяли, что я - их, весь, полностью, хотя я не мечтал о выгодах, но, напротив, любил, чах, маялся. Вышло ж подлое... Впрочем, кто лучше Бога и Его присных? Пётр предал. Предал Иуда. Бог предал Сына, но не пожертвовал ни плевком Своим, показав, что любовь к Сыну меньше...

Я не пошёл в детсад за Антоном. Купленной вещью, что понесу в дар внуку, я обделил его и не знал бы, как подать щедрость к новому мальчику.