Руссиш/Дойч. Семейная история

Короче, Емельян. Коли сам напросился, лично ты и пойдёшь завтра с отрядом арестовывать подкулачника своего. И немедля прекрати буржуазное хныканье. Ишь раскис как баба. Или яйца большевистские тебе поотрезали? И заруби на носу – ещё раз проявишь мягкотелость, сковырнём не только из органов. С партией попрощаешься. Поскребём внутренности, нащупаем опухоль и вырвем её щипцами к чёртовой матери, как полагается у нас, чекистов. В землю сибирскую потянуло?

Следующий день стал в служебной и личной жизни старшего лейтенанта самым мрачным. Он врезался в память во всех подробностях. И сколько бы ни пытался потом Емельян вытравить из воспоминаний картину последнего посещения родного дома, ничего не получалось. Многие годы его преследовала грустная зарисовка того хмурого утра, когда у знакомой калитки остановились несколько повозок с вооружёнными людьми. Растерянное и ничего не понимающее лицо отца. Горькое, переходящее в вой рыдание матери. Толпа сельчан у входа. И напоследок сочный плевок прямо в глаз от сестры Нюши. Да ещё шёпот за спиной:

– Ай да Емеля, ай да молодец, против собственного-то отца… Вот герой так герой! Воспитали сынишку…

Игната Ильича отправят в далёкий Казахстан, где он через полгода скончается от тифа, не имея возможности попрощаться с родными. Авдотья запретит сыну доступ в разграбленный отчий дом, спустя пару лет умрёт и сама от тоски и несправедливости жизни. И мать, и сёстры навсегда прекратят всяческое с ним общение.

А на Емельяна между тем обрушились новые испытания. Из губернского отдела ОГПУ сообщили о предстоящем прибытии в Осташков важного начальника аж из самой Москвы. Но не с целью замера градуса инициативности местных работников в проведении политики партии, а просто на лечение. Прослышали, мол, в столице, что в одной из тверских деревушек проживает некая прорицательница и целительница. Руководящий товарищ тот тяжело болен, и осташковцам предписывалось не только оказать высокому гостю надлежащее внимание, но и с помощью всех доступных и недоступных средств принять меры по организации лечебного процесса.

Емельяна включили в состав отряда сопровождения. Он, разумеется, сразу же сообразил, о какой врачевательнице идёт речь. Предреволюционная поездка с отцом к Аграфене из памяти не выветрилась, хотя детали того разговора во взрослые воспоминания не отложились. Дом знахарки все эти годы он старался не тревожить, даже если по служебным делам иногда приходилось наведываться в её деревню. Правда, оба предсказания ясновидящей – о выборе им профессии и продолжительности его собственной жизни – Емельян напрочь запамятовал.

С большим начальником прибыли ещё двое – его денщик и представитель ГубОГПУ. Аграфену застигли врасплох. От обилия таких грозно выглядевших и вооружённых людей она вначале крепко испугалась, но когда среди визитёров распознала Емельяна, немножко успокоилась. Ординарец вкратце рассказал о болезни начальника и спросил, известно ли Аграфене Панкратьевне что-либо о таком заболевании и в состоянии ли она помочь. Пару минут смотрела целительница своими огненными глазами на неожиданного пациента, прежде чем молвила:

– Знать-то я знаю, да только напрасно вы ко мне заявились. Я лечу людей добрых, а этот человек совсем другой. Вижу, что руки его по локоть в крови и на совести его много людей. А это не по моей части. Так что, господа хорошие, лучше вам домой воротиться. Палец о палец не пошевелю ради таких, как вы.

Всеобщее молчание. В груди Емели похолодело. Но делать нечего, пришлось всей команде дом аграфенин покинуть. На пороге услышал Емельян, как начальник прошептал денщику на ушко приказание: «Порешить немедленно». Через минуту в избе прогремел выстрел, а спустя мгновение – ещё один, чекистский, для верности. Было Аграфене 63 года.

Вскоре подоспела ещё одна проверка на прочность. Рядом со своим домом заметил Емельян, возвращаясь с работы, молодого человека, лицо которого ему кого-то напоминало. Так и оказалось. Это был Андрей Загряжский. В последний раз Емельян видел его в начале 18-го. Деревенский пролетариат напролом громил усадьбу Загряжских, и те впопыхах уезжали куда-то на поезде. Из сочувствия Емелька даже помогал им, брошенным всеми слугами, грузиться.

Фамилия Загряжских фигурировала с вопросительным и восклицательным знаками в совершенно секретных реестрах диверсионно-подрывных групп «Союза защиты родины и свободы», которые могли продолжать подпольную деятельность в центральной части СССР. Знак вопросительный означал одно – чекистам было неведомо, кто из этой априори вражеской семьи находится на территории губернии. Знак восклицательный подчёркивал особую опасность, исходившую от носителей этой фамилии. Требовалось наставить надёжные силки, чтобы заполучить в капкан одного из самых активных савинковцев. И тут вот прямо явление Христа народу!

На следующий день Емельян, верный присяге пролетария, собирался доложить об увиденном начальству. Но вечером в окно его квартиры на первом этаже постучались. Друг детства Андрей Загряжский умолял выйти,