Руссиш/Дойч. Семейная история

Как следовало из письма, в ближайшие дни их должны будут отправить в действующую армию. В конверт была вложена фотография, запечатлевшая двух солдат с винтовками. В том, кто выглядел посимпатичнее и стройнее, легко угадывался Максим. На обороте фотографии была надпись: «Снимались 21 ноября 1916 года перед отправкой в действующую армию с другом Василием».

Потом сообщения долго не поступали. Следующее письмо пожаловало только в январе. Максим писал, что служит в 86-м пехотном Вильманстрандском полку, куда и следует адресовать корреспонденцию. Сын и брат просил не беспокоиться и уверял, что у него всё в порядке.

Вся семья тут же откликнулась полновесным ответом, который под диктовку излагал на бумаге второй по значимости грамотей Емельян. Последняя весточка от Максима была датирована 10 февраля 1917 года, после чего письма прекратились. Родные не на шутку встревожились. По совету знающих людей Игнат Ильич сочинил, а Емеля изобразил на четвертинке следующее послание:

«Командиру 86-го пехотного Вильманстрандского полка.

Милостивый государь, господин полковник!

Сокрушаясь душой и телом, до самого настоящего времени не могу узнать, где находится мой сын, Селижаров Максим Игнатьич, проходящий службу в вверенном Вам полку. После последнего от него письма, датированного 10 февраля сего года, не было у нас с ним никаких

связей. Ввиду сего покорнейше прошу известить меня, в полку он или в плену или же убит, в этом случае пропишите место погребения его тела.

С нижайшим почтением к Вам

Селижаров Игнат Ильич».

Письмо это далось семье нелегко. А уж когда очередь дошла до места «не убит ли он» (сказали, что вставить строки те надо обязательно), вся семья разрыдалась что есть мочи.

Спустя пару недель в дом постучалась печаль. В полученном от командования 86-го пехотного полка 8-й армии содержалось сухое сообщение о том, что «рядовой Селижаров Максим Игнатьич пропал без вести в ходе боевых действий в районе города Луцка в феврале сего года».

Письмо, хотя и совсем не радостное, всё-таки не было той похоронкой, которые немалым числом шли в Тверскую губернию.

– Погодите играть похоронные марши, – советовали у волостного старосты в Кудыщах. – Пропал без вести – это ведь о чём говорит? Только о том, что командир не знает, куда делся солдат. Так разве на войне-то за всем усмотришь? Может, попал сын ваш в плен германский и вскорости объявится. Не убит ведь и не дезертировал, уже хорошо.

Про германский плен рассказывали разное – и дурное, и пристойное. Будто кормят русских там вполне сносно и даже какавой немецкой лакомиться дозволяют. Так это или не так, никто толком в уезде, понятное дело, не ведал. Но факт оставался фактом – от большинства солдат и офицеров, попавших в плен, а таковых насчитывалось полтора миллиона, на родину регулярно поступали письма о своём положении и месте пребывания.

Несмотря на германскую цензуру, вымаравшую жалобы пленных на своё незавидное содержание, послания эти таили в себе прозрачные намёки, понятные только исконным носителям русского языка. Из них следовало, что в плену холодно и голодно, кормят хуже некуда, поэтому

родных просили направить продукты питания, одежду и всякую другую утварь.

И сотни тысяч посылок из русских городов и сёл исправно, без каких-либо помех с той или другой стороны, доставлялись при посредничестве Международного Красного Креста вначале российской, а затем германской почтой по назначению в лагеря для военнопленных. Притом посылки те, по свидетельствам очевидцев, большей частью в полном объёме, без «прихватизации» передавались адресатам. Если что и пропадало, то преимущественно на русском отрезке пути. Из Занеможья и Кудыщ двое сельчан попали в плен, и родные время от времени собирали для них съестные отправления.

Стали ждать письма и от Максима. Однако прошёл ещё один месяц, как мгновение пролетел второй, а специфический конверт из Германии так в селижаровский дом и не поступил. Авдотья хотела было заказывать поминальную молитву, да только Игнат запретил. Категорически.

– Жив, нутром чую, жив наш Максимушка. В плену, видать, обитает. Вон и ясновидящая наша Аграфена подтверждает, что жив, только весточку почему-то не шлёт.