Русская Африка

Лишь один Мэконнын из всего императорского окружения согласился стать правителем столь отдаленной окраины, неселенной непокорными мусульманами. И успешно справился с этой задачей, завоевав у населения огромной провинции авторитет не меньший, чем императорский. Заинтересовавшись такой выдающейся личностью, Гумилев не мог не знать мнения о нем при императорском дворе и отношения к нему в русской миссии. Все европейские путешественники и дипломаты, побывавшие в Харэре, центре пересечения караванных путей, отмечали дипломатические способности Мэконнына, его умение управлять провинцией, где жило столько племен, мусульмане и христиане. От искры национального, религиозного столкновения огонь войны мог там вспыхнуть в один момент. Однажды это чуть не произошло…

Мне вспомнилась та давняя история, когда по извилистым улочкам старого Харэра я выбрался на круглую площадь и сразу заметил старую церковь. Она просто резала глаза в глухо замкнутом белыми стенами мусульманском городе. До захвата Харэра войсками Менелика там высились только минареты мечетей. Но теперь, когда в городе появились архаровцы из центральной провинции Шоа, Мэконныну пришлось задуматься о строительстве христианских храмов. Но смирятся ли с этим мусульмане? Рас не хотел применять силу, чтобы не раздувать религиозный конфликт.

Искушенный дипломат разрешил эту отнюдь не маловажную проблему удивительно простым, не лишенным остроумия способом.

Мэконнын пригласил на совет мусульманских старейшин и заявил, что отказывается от строительства церкви, идя им навстречу. Но так как христиане должны где-то общаться с богом, то он предлагает разделить мечеть на две части: одну оставить мусульманам, другую отдать христианам из Шоа. Старейшинам ничего не оставалось, как согласиться со строительством церкви.

Может, эта древняя церковь на площади и была тем первым храмом, возведенным хитроумным расом?

Много неожиданных встреч, полезных и приятных, подчас забавных или огорчительных, было у Гумилева во дворцах и на улицах старого Харэра. Внимательный и доброжелательный к незнакомым нравам и обычаям, он всегда возмущался, видя несправедливый суд и прямое рабство. К унижению человеческого достоинства Гумилев не мог оставаться равнодушным. Об этом есть пометки в его дневнике, но самое удивительное, что до сих пор в Эфиопии жива память о «гуманисте Гумилеве». Из далекой Африки пришло и было напечатано письмо О. Ф. Е. Абди. Вот что он пишет: «В день отъезда поэта из нашего дома (Гумилев останавливался на ночлег в доме своего проводника) в Харэр местный землевладелец привязал своего работника за ногу к дереву. Гумилев отвязал его и привел в Дыре-Дауа…».

Кончается тетрадка «харэрского дневника» Николая Степановича Гумилева, но мы знаем, что его путешествие не окончилось: «Восемь дней из Харара я вел караван сквозь черчерские дикие горы. И седых на деревьях стрелял обезьян, засыпал средь корней сикоморы»…

Африка — неизведанная земля, где в глубине джунглей обитают таинственные племена, — издавна притягивала к себе взоры и помыслы путешественников и поэтов. Но почему целью поездок Н. С. Гумилева была именно Абиссиния? Вряд ли это случайный выбор.

Не связана ли отчасти тяга Гумилева-поэта к Эфиопии с именем Пушкина? Но в «Африканском дневнике» Гумилев уточняет побудительную причину предпринятого им путешествия. В начале тетради он пишет о «мечте, живущей при всей трудности ее выполнения». Гумилев намеревался отыскать в Данакильской пустыне «неизвестные загадочные племена». Он был уверен, что они свободны, и жаждал «их объединить и, найдя выход к морю, цивилизовать». «В семье народов прибавится еще один сочлен» — так мечталось Гумилеву.

* * *

В Эфиопии в те годы бывали и титулованные любители африканской охоты — князь Н. И. Демидов, граф Потоцкий, граф Стенбок-Фермор и другие представители петербургской золотой молодежи.

Привлекаемые слухами о деджазмаче Леонтьеве и об особом покровительстве, якобы оказываемом императором Менеликом русским, в эту страну потянулись русские добровольцы, надеявшиеся найти здесь свою удачу. Для многих из них имя Леонтьева было маяком и надеждой на благоприятные перемены в жизни. Даже после его отъезда из Эфиопии в 1902 г. туда продолжали приезжать русские. В течение всего первого десятилетия XX в. в русскую миссию в Аддис-Абебе продолжало поступать большое число писем из России от граждан различного звания и положения, рассчитывавших обосноваться в Эфиопии. Для таких писем в миссии было даже заведено отдельное дело: «Прошения желающих поступить на службу в Миссию, на строящуюся ж/д или к Эфиопскому правительству».

Среди писем встречались обращения врачей и фармацевтов, имевших намерение устроиться на работу в русский госпиталь, телеграфистов, инженеров и путейцев, ищущих вакансии на строительстве железной дороги Джибути — Аддис-Абеба. Довольно типичным можно было бы назвать и письмо «дворянского сына» Виталия Семеновича Трофимова из Вятской губернии от 27 января 1911 г. о стремлении поступить на службу в Эфиопии к какому-нибудь частному коммерсанту из русских.