Русская Америка: Открыть и продать!

Нессельроде, например, поспешил разослать по российским посольствам циркулярную ноту от 27 ноября (9 декабря) о том, что после получения известия о смерти Александра I в Таганроге (как раз утром 27 ноября) великий князь Николай Павлович, а за ним члены императорской семьи, министры и члены Государственного Совета присягнули на верность императору Константину I.

Сразу после присяги в экстренном заседании Государственного Совета (он собрался почему-то лишь после акта присяги, а не до) вскрывается пакет с манифестом Александра от 16 августа 1823 года о назначении наследником престола Николая. Тут все опять-таки происходит вопреки прямому указанию Александра вскрыть пакет в случае извещения о его кончине ранее любых других действий.

Немая сцена… Но ее нарушает военный губернатор Петербурга Милорадович, заявляющий, что дело, мол, сделано, Николай присягнул Константину… И «присяжная» волна докатывается вскоре до столичных воинских частей и министерств!

Братья же завязывают переписку, взаимно уступая друг другу… Смятение тем временем нарастает.

А история со знаменитым (но знаменитым отнюдь не в реальном масштабе времени) «константиновским» рублем! Все сходится на том, что этот таинственный серебряный рубль с надписью «Б.М. КОНСТАНТИНЪ I ИМП. И САМ. ВСЕРОСС.» вокруг профильного портрета лысоватого человека с густыми, «свирепыми» бровями и упрямо сжатыми губами был действительно отчеканен на Санкт-Петербургском монетном дворе по тайному указанию Канкрина… После воцарения Николая срочно уничтожили и штемпели, и пробные рубли (почти все)… Но готовили-то их выпуск и чеканили их до воцарения.

Непросто, непросто было тогда Николаю… Было ему тогда почти тридцать лет, парень он был видный, но, видно, и тогда было в нем что-то, не располагавшее толковых генералов из будущей декабристской среды к попыткам сближения с ним. Ведь в принципе заговорщикам было бы разумнее ставить на младшего великого князя… Ну и что, что об отречении Константина и решении Александра в пользу Николая знали единицы!

Морганатический-то брак был у всех на виду. А это был серьезный повод для того, чтобы сторонники глубоких реформ сделали своим знаменем «безупречного» великого князя (даже не извещая его об этом)…

Ан нет!

Так или иначе, ответ брата из Варшавы с решительным отказом Николай получил 12 (24) декабря, и в тот же день пришло строго секретное письмо из Таганрога от начальника Главного штаба Дибича с известием о готовящемся «ужасном заговоре» и близящемся «бунте».

Надо было решаться, и без пяти минут (точнее, впрочем, без двух дней) император решается. 12 декабря он подписывает свой первый манифест о восшествии на престол и повелевает «время вступления считать с 19 ноября (1 декабря) 1825 г.»… На 14 декабря назначается переприсяга.

Того же 12 декабря Николай отправляет записку Дибичу, где пишет: «Решительный курьер воротился (из Варшавы. — С.К.); послезавтра поутру я — или государь, или — без дыхания… Я Вам послезавтра, если жив буду, пришлю — сам еще не знаю кого — с уведомлением, как все сошло».

О душевном состоянии будущего царя говорит не только стиль записки, но и сам факт ее написания и отсылки. Ну, казалось бы, подожди два дня и пиши уже как «государь». Но Николай накануне решительных событий не столько Дибичу писал, сколько хотел хоть как-то душу вылить, хотя бы — отсутствующему доверенному лицу.

И вот прошел день 14 декабря, «бунт» произошел и был подавлен, «ужасный заговор» раскрыт и началось следствие…

И ТУТ русскому «американскому» делу не повезло опять — уже в самом начале царствования нового императора. Слишком уж прочно декабристские круги оказались так или иначе связанными с идеями нашего укрепления в Русской Америке, да и непосредственно с РАК.

Достаточно сказать, что в доме № 72 на Мойке, где с 1824 года помещалось Главное правление Компании, жил на служебной квартире Кондратий Рылеев, с 1824 года — правитель канцелярии РАК. И именно в доме № 72 часто проходили собрания членов Северного общества.

А после 14 декабря любое общественное явление и любая общественная фигура, хоть как-то причастные к выступлению декабристов, на режим наибольшего благоприятствования у русского императора рассчитывать не могли.

Само восстание 14 декабря реально произошло так, что потомкам остается лишь пожать по его поводу плечами, но потенциально оно было далеко не так незначительно и смехотворно, как это может показаться на первый взгляд.

В дневнике Александра Ивановича Тургенева, историка, археографа, директора Департамента духовных дел иностранных исповеданий, за 1836–1837 годы есть две практически идентичные записи — от 15 декабря и 9 января, о неком пикантном обстоятельстве…