И не было ли так, что все это являлось скрытыми, масонского толка, намеками, которыми Александр обставил свою «кончину»?
Он ведь хорошо был знаком с масонской символикой и обрядностью, да и с самим потаенным духом масонства. Он, конечно, знал, как этот тайный союз высокородных извращенцев и не имеющих родины безродных вырожденцев любит такие намеки, которые при всей их прозрачности для посвященных «профанам» бы ничего не говорили...
И, возможно, порывая со всем мирским, он — как его как-то точно определили — «византиец», этим, разбросанным там и тут по его последнему «царскому» году числом «13» намекал могущественной мировой силе: «Если я не нашел в себе державной силы и мощи сказать тебе: «Изыди, сатана», то у меня еще хватит личной душевной силы самому изойти из подвластного тебе мира мирской суеты»...
Он, между прочим, как раз 13 марта 1820 года изгнал из России иезуитов.
Сама разница в тогдашнем русском и европейском летоисчислении в 12 (тогда, в XIX веке, в 12) дней создавала дополнительные возможности для подобной тонкой игры-намека: первый день русского месяца был тринадцатым днем европейского.
Не знаю, так ли это было на самом деле. Но не исключаю, что на самом деле это было именно так...
Как я уже сказал, сразу после смерти императора пошел слух о том, что он не умер.
Уже позднее, 28 февраля 1826 года, князь Александр Сергеевич Меншиков записал в дневнике, что находившийся при императрице Елизавете князь Волконский полагает, что «у
Если Александр и впрямь так нестандартно отрекся, то Петр Михайлович Волконский был одним из посвященных... И огромный психологический груз знания мог вызвать такое вот полупризнание...
Слух волновал и будоражил, и не потому ли Николай колебался принять верховную власть даже после того как точно узнал об истинном положении вещей (ранее он знал об отречении в его пользу, возможно, только со сказанных вскользь слов бабки-императрицы)?
А вдруг старший брат передумает? А вдруг он опять перерешит, как делал это в своей жизни уже не раз?
Константин резко отказывался...
Время шло, на троне никто не появлялся. И надо было садиться на него тому, кому это определил сам Александр.
То есть Николаю...
Он стал императором, а летом 1826 года короновался... И в дневнике жены Николая, императрицы Александры Федоровны, 15 августа 1826 года — в дни коронации, появилась такая вот любопытная запись:
Эти слова, не упоминаемые даже Шильдером, привел в своем «антикузьмичевском» произведении великий князь Николай Михайлович, чем, по мнению Барятинского, «выказал большое мужество и беспристрастие»...
Может — и так... А может, это был важный намек на истину, противоположную утверждениям... самого Николая. Ведь, как писал в рецензии на труд Николая А. Голомбиевский: «С появлением... исследования великого князя... в разных концах России возник живой интерес к уже почти забытому вопросу, в печати сообщаются новые данные в подтверждение легенды, предпринимается издание жизнеописания материалов о Федоре Кузьмиче».
Не означает ли все это, что Николай, не имея, как член августейшей фамилии и в качестве такового — родственник Александра, возможности сказать известную ему правду, избрал для привлечения интересам проблеме такой вот оригинальный способ?
Я не исключаю даже согласованности в действиях великого князя Николая Романова и «просто» князя Владимира Барятинского!
Уже после написания всего изложенного выше я обнаружил очень важное свидетельство того, что на самом деле августейший историк Николай Михайлович был прямо уверен в обратном тому, что сам же публично утверждал.
Родной брат Николая — великий князь Александр Михайлович был сыном великого князя Михаила Николаевича, внуком императора Николая Первого, племянником императора Александра Второго, двоюродным братом императора Александра Третьего и в качестве такового — двоюродным дядей императора Николая Второго.
В эмиграции Александр Михайлович написал интересные воспоминания, которые, между прочим, прямо начал с описания ухода своего двоюродного деда Александра Первого из таганрогского «дворца» в безвестность... Но более того! Двоюродный внук Александра сообщает, что его родной дед Николай во время одного из путешествий по Сибири «выразил желание побеседовать со старцем, известным под именем Федора Кузьмича, и сделал большой крюк с пути, чтобы посетить его убогую хижину в глуши Сибири»...