Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий

На страницах большинства воспоминаний старших офицеров имеются указания на то, что солдаты русских маньчжурских армий были сильно перегружены вещами, и это лишало их мобильности в бою ^{396}. Полковник Е.И. Мартынов практиковал перевозку всех ненужных солдату в бою вещей в повозках 2-го разряда. Таким образом, при нижних чинах оставались только патроны, шанцевые инструменты, сухарные мешки, полотнища палаток и баклаги для воды ^{397}. Поэтому даже на протяжении 60-верстного (64 км. — А. Г.)перехода к Вафангоу полк не имел отставших ^{398}. Для японской армии иметь при дивизии носильщиков амуниции считалось обязательным правилом. Полковник Мартынов удостоился выговора со стороны генерала Г.К. Штакельберга за подобное отношение к солдату. Генерал выразился по этому поводу так: «Порча войск уже началась, русский солдат вынослив и в таком баловстве не нуждается» ^{399}. Видимо, генерал переоценивал выносливость русского солдата, который по норме нес на себе 71 фунт (71 фунт ~ 29 кг. — А.Г.),а обычно нагрузка была еще больше, т.к. практически каждый имел свои личные вещи ^{400}.

Бережное отношение к жизни солдата положительно влияло на уровень стойкости в бою; в сражении под г. Ляояном зарайцы под командой Е.И. Мартынова нанесли серьезное поражение частям японской гвардии ^{401}. В критический момент боя на р. Шахэ полк выдержал удар десятикратно превосходящего по силам противника ^{402}.

Достаточно свободная по форме взаимоотношений среди военнослужащих, ни по своей направленности, ни по внутреннему содержанию «дисциплина разума» не противоречила ни уставу, ни самой идее субординации. Ее внедрение осложнялось несомненным присутствием классовых предрассудков у основной, дворянской по своему происхождению, части офицеров.

Полковник Д.П. Парский указывал на то, что обрядовая, или внешняя, дисциплина не являлась показателем уровня взаимоотношений офицеров и нижних чинов, так как проявления последней достигались путем культивирования чувства страха перед наказанием или угрозой наказания ^{403}. Обрядовая дисциплина базировалась на средствах, доступных в обстановке мирного времени каждому облеченному властью должностному лицу. Но, как правило, такие средства оказывались недоступными, а значит, и ненадежными во время нестабильной или «пограничной» ситуации (война в XX в. характеризуется в том числе и быстрой сменой обстановки, внезапным переход от стабильного состояния к нестабильному), когда ресурс страха перед наказанием вытеснялся иными чувствами и эмоциями. Уставное толкование дисциплины не вполне отвечало ее существу, так как мало внимания уделяло воспитанию, придавая преувеличенное значение чинопочитанию и рекомендуя «не оставлять проступков и упущений подчиненных без взысканий» ^{404}. Такой подход моделировал среди офицеров ложный взгляд на значение и применение наказаний. Основное же содержание дисциплинарного устава касалось исключительно вопросов наказаний и степени власти разных начальников в этом отношении. Поэтому повседневная рутина служебной обстановки склоняла офицеров к мысли, что взыскание есть главнейшее и чуть ли не единственное средство к поддержанию дисциплины ^{405}.

Пример из жизни 3-го Восточно-Сибирского саперного батальона также, на наш взгляд, подчеркивает направленность «дисциплины кулака» на поддержание благополучия вверенной части. Рядовой Иван Байков вспоминал о своем ротном командире следующее: «Он изволил угощать нижних чинов за маленький проступок нагайкой. Иногда, не разобравши дела, просто угостить. Однажды командир роты заметил, как один рядовой пил холодную воду, и вот здесь и получил тот же рядовой несколько ударов нагайкой» ^{406}. Сырая вода в Маньчжурии опасна для здоровья, следить, в том числе и за тем, чтобы солдаты пили кипяченую воду или чай, считалось обязанностью офицера. С другой стороны, форма, в которую облек ротный командир свою заботу о здоровье солдата, точно укладывается в рамки «дисциплины кулака».