Русская Австралия

Русские анзаки, возвращаясь в Австралию, попадали прямо в бурю, вызванную недавней русской революцией и радикальными идеями в целом. Они должны были выбирать, на чьей стороне им быть. Иногда это приводило к стычкам. В мае 1919 г. сиднейская газета «Сан» сообщала, что два бывших солдата «Макар Марков и Роман Илупмаги, попавшие сюда из страны, которой когда-то правил царь, сводили счеты между собой посредством кулаков на улице Джордж, когда к ним подошел сержант Шекспир». В полицейском суде Илупмаги сказал, что он приехал из Прибалтики. «Это откуда появились большевики?» — спросили его, на что он ответил: «Из-за этого у нас и был спор. Марков спросил меня, почему я не говорю по-русски. Я сказал, что предпочитаю говорить по-английски, вот тогда мы и подрались». Полиция оштрафовала обоих на один фунт за хулиганство. Илупмаги, кузнец по профессии, служил в армии от Галлиполи почти до самого конца войны, был ранен; после демобилизации остался в Австралии, говорил по-английски. Для него это был вопрос не только языка, но, очевидно, самой жизненной позиции. Марков, которого власти подозревали в приверженности большевизму, некоторое время оставался в Сиднее, посещая каждое воскресенье центральную площадь Домейн, где ораторы состязались в политических речах. Его отец, крестьянин из Мелихова Курской губернии, в это время тщетно разыскивал своего сына. Его прошение дошло до Уинстона Черчилля и офиса австралийского премьер-министра, когда Макар наконец-то вернулся в Россию, навстречу неведомому будущему. Попали на заметку австралийских властей и еще несколько русских анзаков. Джон Овчаренко был оштрафован за то, что «поднял красный флаг на берегу Ярры» в Мельбурне в марте 1919 г., в чем впоследствии раскаивался.

Натурализация стала эффективным оружием в руках австралийских властей в их отношениях с потенциальными диссидентами. Даже те, кто действовал в рамках демократических институтов, например, пользовались правом свободы слова и не нарушали законов, часто становились жертвами бдительного государственного аппарата. Неудивительно, что русским был присущ постоянный страх получить клеймо «большевик», и часто окружавшие их люди с готовностью считали всех русских таковыми. Но это не было единственной причиной, по которой им могли отказать в натурализации. Иногда чиновники, рассматривавшие их заявления, были педантичны до нелепости.

Бен Гоффин вступил в армию, едва сойдя с корабля, на котором он приехал в Австралию в качестве маляра. На Западном фронте был дважды тяжело ранен и один раз отравлен газом. В 1919 г. ему отказали в натурализации на том основании, что он не мог писать по-английски, а ведь всю войну армия с готовностью принимала в свои ряды неграмотных россиян, которые вместо подписи ставили крестик. Лига ветеранов обратилась к властям с целью его защиты, но прошло еще два года, прежде чем его натурализовали. Да и то только тогда, когда полицейский убедился, что Гоффин научился писать. Томасу Тарасову было отказано на том основании, что он был несколько раз осужден за кражи, совершенные в состоянии опьянения. Не помогло и то, что в полицейском отчете отмечалось, что, хотя он был «несомненно русским», он «не поддерживал связей с русской общиной». В его поддержку заявление подписали австралийские ветераны. Когда он подал документы на натурализацию, то был уже неизлечимо болен туберкулезом и, не имея гражданства, не мог получать пенсию. Лига ветеранов несколько раз обращалась к властям в его защиту: «Это дело принципа: невероятно, что человек, который воевал за эту страну, не может получить натурализацию». Но с бюрократической машиной было не так-то легко совладать. Наконец полицейский, который заполнял очередной отчет в связи с заявлением Тарасова, сообщил, что он уже недолго протянет из-за туберкулеза и потому «хочет заявить, что просит его натурализовать, чтобы он мог умереть как британский подданный». Это наконец подействовало на власти, и Тарасов после пятилетней борьбы был натурализован в 1936 г., незадолго до смерти. Но по крайней мере, он умер британским подданным.