Русская борзая

Была первая апрельская суббота, когда купают иконы. В трактире, где на скрипке играл мальчик в красных перчатках-митенках, Нави подошел к нему. Миак увидел глубокий шрам на лбу Нави и заметил, что тот смеется во весь рот. При этом он жмурился, будто собирался ударить его ногой.

– Жмурься почаще, ибо на том свете будешь смотреть ровно столько, сколько на этом жмурился! – сказал Нави Миаку и подтолкнул его к ближайшему столу.

Они поболтали, будто ничего не случилось, и начали опять встречаться по воскресеньям в Театральном клубе. И тот и другой молчали о тех девяти месяцах, что не виделись, словно их и не было. Что они думали – дело другое. При первом же удобном случае Миак предложил своей жертве конторку с зеркалами. Нави ничего не заподозрил и без колебаний купил красивую и редкую вещь. Перед тем как доставить конторку на квартиру к Нави, Миак повернул столбик.

Итак, он начал отсчет, запер все замки, сунул ключи в карман и отвез вещь своему бывшему другу. Они сидели и пили вермут, и Миак ждал своего часа.

– Ты плохо выглядишь, – сказал Нави, – наверняка не видишь разницы между мужской и женской едой, между мужским и женским временем для обеда. Посмотри на зайцев! Самец и самка никогда не щиплют одну и ту же траву и никогда не едят в одно и то же время дня. Посмотри на них! Мужчине не годится та же еда, что и женщине.

Слушая его слова, Миак вытащил из кармана первый ключ. Прижав пятки к полу, чтобы не дрожали колени, он протянул его новому владельцу. Ключ был от левого ящика стола. Нави отпер ящик с заметным удовольствием.

«Синее!» – отсчитал Миак про себя и почувствовал, как зашевелился воротник его рубашки. Он вытащил второй ключ, от правого ящика, и отдал его.

Нави отпер правый ящик, а Миак продолжал отсчитывать про себя: «Белое!» – и тут же протянул последний ключ. Этот ключ открывал доску стола, за которой находились зеркала. Нави взял протянутый ключ и отпер столешницу.

«Красное!» – сказал было Миак, но, вместо того чтобы откинуть доску, Нави зажмурился и носком ботинка ударил Миака в лицо. Миак уже месяцами жил настороже, как кошка в брачный период, и это его спасло. Удар отбросил его к двери, он этим воспользовался и сломя голову помчался по лестнице, шепча по дороге: «Он знает! Он знает!»

Теперь, как понимали оба, никаких игр с ядовитыми зеркалами больше не будет. Два доносчика, пришел к выводу Миак, должны свести счеты так, как это делают доносчики. Тихо, чтобы никто, кроме них, ничего не заметил. Ножом.

3

В тот вечер Миак не отважился ночевать дома. Он хорошо знал девиз Нави: «Око за око, зуб за зуб». Необыкновенно ясно стояло у него перед глазами сильное тело Нави во всех подробностях: он знал, что из костей Нави можно построить лодку, а из волос – сплести канат. Он понимал: если Нави убьет его – потому что Нави знает, что Миак ищет его смерти, – если Нави убьет его, полиция не будет особо разбираться – одним стукачом меньше. Но если он убьет Нави, человека из полиции, одного из них, Миака ничто не спасет. Во всех щелях будут его искать и найдут. Значит, нужно иметь твердое алиби. С такими мыслями он в страхе бродил по городу целый день, едва дождавшись, когда можно будет зайти в театр. Ему хотелось оттянуть неизбежное, и он сидел рядом с новым знакомым, любителем старины, на своем месте в партере с краю, не снимая в этот вечер перчаток. В рукаве у него был красный кухонный нож. Где-то перед концом спектакля кресло под ним разогрелось и, словно было из лошадиной шерсти, начало вонять потным жеребцом, так что люди стали оглядываться. Обернулся и Миак и чуть не взвизгнул. Через несколько рядов позади него в темноте сидел Нави. Театр превратился в ловушку. Третье действие близилось к концу, и Миак знал, что, пока представление не кончилось, необходимо что-то предпринять, ибо потом настанет час Нави. Миак поднялся, шепнул соседу, что идет в туалет, и вылетел из темного зала.

Вход с Французской улицы был заперт, и путь к бегству закрыт. То же самое было с входом с Доситеевой и с главным входом. Оставался четвертый вход, реже всего открываемый, – двери за кулисами. Иногда, в конце сезона, как сейчас, отворяли и эти двери с улицы Братьев Юговичей, чтобы освежить воздух на сцене и в зрительном зале. Миак пошел в том направлении и без помех проскользнул в коридор, по которому обычно проходили музыканты. Он был жутко напуган, а кругом пахло мокрыми досками и крашеной холстиной, где-то слева было слышно, как баронесса Кастелли говорит на сцене:

– Сама себя провожаю я в осень, в сумрак туманный…

Миак бежал по темным коридорам, заполненным футлярами от контрабасов, чехлами от виолончелей, похожими на стянутые и брошенные чулки, крался между передвижных подиумов, деревянных коринфских колонн, мимо конторки, которую узнал мимоходом, – парная к той, с ядовитыми зеркалами.

«И в ней есть зеркала», – подумал он на бегу и вдруг, словно окаменев, остановился. Выход за кулисы был закрыт. Наверху гремел спектакль, и слышно было, как актер говорит: