Русская драматургия конца ХХ – начала XXI века

Правда, в печатном тексте пьесы («Моя старшая сестра». М.: Искусство, 1961) Володин предлагает сказочно-оптимистическое решение Надиной судьбы. Она, не довольствуясь произнесением на сцене отельных реплик, вроде «доброе слово и кошке приятно», продолжает мечтать о большой роли, не теряя надежды, по многу раз показываясь комиссии и режиссёру, наконец, добивается своего. Пьеса заканчивается сценой в гримуборной театра, где Лида и Володя слушают по трансляции голос Нади – Лауры. Лида восторгается сестрой, на долю которой выпало столько испытаний, но которая, начав с нуля, осуществила свою мечту. Риторические вопросы Лиды: «Неужели я смогла бы так? Собраться с силами, подняться на ноги и зашагать себе дальше? Всё сначала, кончить институт, работать, знакомиться с новыми людьми, радоваться жизни… Ведь мы сестры. Должны же мы быть похожи!..» – снимают все сомнения и утверждают надежду. Конечно же, и присутствие в этой сцене Володи, когда-то отвергнутого Надей в организованной дядей Митей сцене сватовства, тоже не случайно. Одним словом, «хэппи энд». Голос Нади – Лауры, праздничный, призывный, завершает пьесу:

Слушай, Карлос,
Я требую, чтоб улыбнулся ты!..
Ну то-то ж!

Однако Володина не устраивал столь благостный финал с Надей – «Золушкой на балу удачи». Уже после кинематографического варианта 1966 г. (реж. Г. Натансон) Володин, помещая свой киносценарий среди пьес (в книге «Для театра и кино». М, 1967), обрывает судьбу Нади на первых шагах её в театре, когда ничто не сулит ей успеха, когда приговором звучат слова знакомого режиссёра о том, что она «потеряла индивидуальность». После осуждающего монолога Лиды, собравшейся навсегда уйти из дома, Надя чувствует себя поверженной, виноватой и в Лидиных, и в собственных бедах: «Со мной нельзя разговаривать, на меня нельзя обижаться, меня нет!» Нет гармонии, нет триумфа. Добровольное подчинение чужой воле разрушительно, трагично. И даже последние кадры-наплывы в сценарии представляются бунтом запоздалым и потому бессмысленным: «Она быстро шла по ночной улице, мимо чёрных окон, и по каждому с размаху била локтем или кулаком, и стёкла, звеня, сыпались на тротуар.

С коротким стоном, словно у неё подкосились ноги, Надя рухнула на кровать. Сжав веки, она качает головой и повторяет всё одно: – Что делать? Ну что делать? Ой, ну что же делать?..»

Последняя разрешённая к постановке в 50—60-е годы (и то только в «Современнике») пьеса «Назначение» (1961–1963). В этой, по замыслу драматурга, комедии речь идёт об абсурдной несовместимости главного героя Алексея Лямина, назначенного на руководство отделом вместо повышенного по службе Куропеева, с устоявшейся бюрократической системой руководства людьми, с «институтом начальников». Куропеев – распространённый тип чиновника, которому «природа дала тщеславие, а способности придержала». Передавая Лямину дела, он излагает «кодекс человека у власти», где главное – формальное, равнодушное отношение к подчинённым: «не всё слушай, что тебе говорят… Правда, спорить с подчинёнными тоже не надо… Элементарное правило безопасности…» и т. д.

Володин даёт нам почувствовать в Лямине незаурядную личность. Он мог бы стать художником, поэтом, начальство его «ценит за башку» и эксплуатирует его ум, а новые подчинённые, недавно просто товарищи по работе, по-разному используют его неумение отказать. Он пытается руководить по-новому, всё решать «по-хорошему», однако у него ничего не получается. «Хотите быть оловянными солдатиками – пожалуйста, – в сердцах кричит он, тщетно отбиваясь от проблем. – Вам надо только приказывать? Хорошо, буду приказывать. Вам нужен Куропеев? Хорошо, я буду Куропеевым». Но он совсем иной человек. Куропеевы не способны «слышать музыку жизни», оценить неповторимость каждого дня, каждой минуты её и ощущать печаль оттого, что многое «сам пропускаешь мимо». «Раньше я думал, что эти слова: «Мементо мори» – звучат мрачно. Наоборот! Это весело! Это значит – умей радоваться жизни, умей забывать плохое и помнить хорошее» [117].