Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

А жизнь не останавливается, психическое настроение растет и усиливается, и, наконец, в руки Коверды попадает самый страшный из обвинительных актов, предъявленных большевикам: книга М.П. Арцыбашева «Записки писателя». Это был фитиль, вызвавший взрыв.

На польской земле, на своей второй родине, бедный мальчик совершил поступок, о котором жалеет из-за нанесенных Польше неприятностей, определяя вместе с тем себе самый суровый размер наказания, ибо мы знаем, что Борис Коверда был юношей верующим и готовым на самопожертвование ради ближних. Мальчик, который не колебался для блага семьи посвятить личную карьеру, но бросил школу для общего блага и не поколебался поставить на карту собственную жизнь.

Коверда убил Войкова, но является ли это основанием для предания его чрезвычайному суду? Я решительно говорю: нет.

Закон о чрезвычайных судах, закон, предназначенный ко внутреннему применению, закон исключительный вообще – не допускает распространительного толкования и требует точного применения. Цитируя этот закон, господин прокурор слишком рано прервал цитату, ибо закон этот охраняет официальное лицо не всегда и не во всех случаях. Только в том случае, когда убийство официального лица было совершено во время либо по поводу исполнения им служебных обязанностей – убийце угрожает чрезвычайный суд.

А кого убил Коверда? Войкова ли, посланника при Речи Посполитой Польской, или Войкова, члена коминтерна? А ведь таким двуликим Янусом был убитый Войков. Мы находим ответ в словах Коверды: «Я убил Войкова не как посланника и не за его действия в качестве посланника в Польше – я убил его как члена коминтерна и за Россию». Именно за все то, что Войков и его товарищи по коминтерну сделали с Россией, убил его Борис Коверда. При чем же тут убийство официального лица по поводу или во время исполнения им его служебных обязанностей?

О, если бы в моих руках, господа судьи, были бы улики деятельности Войкова в Польше, в качестве члена коминтерна, не было бы речи о суде вообще, а о чрезвычайном суде в особенности.

Господа судьи, завтра праздник Божьего Тела, праздник Пречистой Крови, пролитой за грехи мира, праздник Величайшей Жертвы и Любви. Я не хочу, не могу верить и не поверю, чтобы польский суд, суд народа, который столько собственной крови пролил за свою и чужую свободу, захотел пролить эту жертвенную кровь ребенка и погрузить жизнь этого мальчика во мрак небытия.

Защитник Мечислав Эттингер: Господа судьи! Мы разделили защиту – и моей задачей является представить вам наш взгляд на вопрос о подсудности вам этого дела. Позволяет ли закон Речи Посполитой судить сегодня Коверду и определить размер наказания на основании немилосердно строгих правил о чрезвычайных судах? Можно ли лишать его гарантий, которые дает подсудимому обычное судопроизводство, лишать его оценки его вины на основании нормального закона? Защита глубоко убеждена в том, что предание Коверды чрезвычайному суду противоречит закону. Мы требуем, чтобы вы исправили эту ошибку обвинения, передали дело на рассмотрение в порядке обычного судопроизводства.

Обвинение полагает – господин прокурор только что в своей речи это высказал и убеждал суд в правильности своих выводов, – что покойный посланник Войков, в качестве представителя советской власти при правительстве Речи Посполитой, пользовался в нашем государстве опекой и защитой закона, которыми Речь Посполита ограждает собственных представителей. Я полагаю, что с легкостью смогу убедить вас в том, как далек этот взгляд обвинения от юридической действительности и насколько он необоснован.

В Польском государстве закон ограждает иностранца наравне с польским гражданином. За нарушение интересов иностранца грозит не меньшая ответственность, чем за покушение на права польского гражданина. Но сверху меры, которую мы признали достаточной для ограждения всех собственных граждан, наше законодательство не ограждает иностранца, хотя бы он в своей стране по государственным соображениям пользовался особой усиленной защитой закона.