Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Конвой курил тоже, но не дремал. В это время все старались быть обычными людьми без разделения на конвой и заключенных. Можно было наблюдать, как конвойный с автоматом давал прикурить заключенному от своей папиросы, и слышать их разговор в шутливой форме. Неуставной «перекур с дремотой» на это время был сильнее строгого устава; все это чувствовали и старались не переходить чувства меры в своих отношениях, оберегая этот здесь редкий и короткий случай человеческого бытия. Но вот проходило время блаженного «перекура с дремотой», раздавалась команда: «Бросай курить, туши костры!», и люди снова становились одни – конвоем, а другие – заключенными. Заключенные взваливали на свои плечи бревна и старались поскорее прийти в лагерь и отдохнуть, а конвой шел по сторонам колонны, уже по уставу.

Часто заходил в лагерь начальник лагеря со своей восьмилетней дочкой Валей, ласковым ребенком. Ее знал весь лагерь. Когда они заходили на водокачку к Захарову для проверки порядка, он всегда давал ребенку цветы со своих клумб. Однажды вечером зашел к Захарову один из молодых заключенных, его знакомый, после работы и спросил его: «А ты не слышал о том, как Валя отпела сегодня надзирателю?» – и рассказал ему следующее: «Мы грузили шпалы в вагоны в рабочей зоне на шпалорезке, а Валя ходила между штабелей шпал среди нас и собирала цветочки. Вдруг слышим голос надзирателя: «Валя, уходи отсюда, здесь заключенные», на что она ему ответила: «Ну так что же, а заключенные не люди?» Надзиратель отошел от нее, не сказавши ни слова.

Рассказывали Карпуше заключенные, работающие на лесоповале, где иногда участки работ заключенных бывают рядом с работами вольных, завербованных в России, которые осторожно от конвоя с ними переговаривались, завидуя заключенным: «Вот вы хотя и плохую пищу, но горячую имеете три раза в день, а мы, придя с работы, уставшие, мокрые, голодные, должны бежать в ларек, настоишься там в очереди и купишь не то, что хочешь, а что есть, и, придя домой, от усталости не знаешь, не то варить, не то ложиться спать; наскоро поешь всухомятку и так и валишься спать. А утром рано одеваешься, а одежда за ночь не высохла, мокрая, и спешишь на работу выполнять свою норму. А уйти до конца срока вербовки – не смеешь. У вас и одежда казенная и бараки теплые, не то что у нас».

Да, все это верно, но эти люди забыли одно, что они имели хотя небольшой радиус относительной свободы, которой заключенные совсем не имели и согласны бы были переносить еще большие лишения ради свободы, даже этой, относительной. Дорогая вещь эта свобода, что узнаешь, к сожалению, когда ее теряешь.

Пришел к Захарову вольный прораб (производитель работ) и обратился к нему с просьбой: «Вы разрешите из ваших цветочков сделать веночек умершему моему сыночку?» Карпуша сказал ему: «Приходите завтра, венок будет готов». В лагере были всякие умельцы, и Захаров попросил одного из них, своего знакомого, сделать венок. Этот умелец из алюминиевой толстой проволоки сделал каркас, который был весь унизан маленькими букетиками цветов и выглядел нарядно. Отец умершего ребенка остался доволен.

В первый год своего пребывания в этом лагере Захаров спросил одного из заключенных из этих же мест: «Сколько времени длится у вас здесь зима?», на что тот равнодушно ему ответил: «Да у нас двенадцать месяцев зима, а остальное лето». Впоследствии Карпуша убедился, что еще 10 июня бывают последние морозы, а 20 августа наступают первые морозы новой зимы. За это короткое лето земля успевает оттаивать не глубоко. Водопроводные трубы на водокачку укладывали на глубину двух метров, чтобы не замерзала в них вода. Цветы и огородную рассаду выращивают в бумажных горшочках, когда еще на дворе лежит снег и стоит мороз, месяца за полтора до тепла, выигрывая этим время у зимы и удлиняя короткое лето.

Картофель никогда не созревал, и его зеленые еще листья и ветви от мороза чернели, а клубни были водянистыми. В этом каторжном лагере, обнесенном деревянным забором-частоколом, в пять метров высоты, благо что лесу вволю, и опутанном колючей проволокой с деревянными вышками по углам, в которых день и ночь стояли часовые с автоматами, здесь все заключенные должны были носить каторжные личные свои номера, большого размера, черного цвета, на белой материи. Они нашивались на спине и выше колена на левой ноге.

Посреди лагеря был барак, называемый «буром» (барак усиленного режима), обнесенный вторично кругом высоким забором и колючей проволокой. Это была тюрьма в тюрьме. Здесь помещались человек сорок молодых, здоровых уголовных, с большим уголовным прошлым. Если их выводили на работы, то предварительно всегда надевали им на руки стальные наручники и снимали их только в лесу, на работе.