Русская эмиграция в борьбе с большевизмом

Желание автора воспоминаний объяснить «бегство» Опперпута из Москвы в Гельсингфорс и последовавшее затем сделанное им «разоблачение» «Треста» одним только проницательным отношением Пилсудского к переданному «Трестом» польскому генеральному штабу мобилизационному плану советских железных дорог и возвращением этого плана кажется мне заслуживающей внимания, но недоказанной гипотезой. Возвращение разоблаченной подделки ее виновникам было бы совершенной штабом непростительной ошибкой. Оно обнаружило бы подозрения штаба и заставило бы чекистов насторожиться. Между тем связь Варшавы с «Трестом», после описанного В.Т. Дриммером эпизода, ничем нарушена не была, а появление Опперпута в Финляндии было для штаба такой же неожиданностью, как и для Кутеповской организации.

Это не значит, что рассказ В.Т. Дриммера о переговорах штаба с М.О.Р. может быть назван вымыслом. Существует подтверждение желания польской разведки добиться от М.О.Р. выдачи советских военных тайн. В «Мертвой зыби» Никулин сообщил: «Некто Недзинский, которому польским штабом была поручена в Москве связь с «Трестом», писал Якушеву: «Желательно получить сведения относительно маневров У ВО… Кроме того, позволю себе напомнить относительно маневров АВО и ЗВО». Таким образом польский генштаб проявлял интерес к Украинскому, Ленинградскому и Закавказскому военным округам».

Мерилом отношения варшавского штаба к М.О.Р. до весны 1927 года был подарок, сделанный Якушеву и Потапову в 1926 году. Им были посланы в Москву бельгийские браунинги, украшенные на рукояти накладными золотыми вензелями. Некоторым русским зарубежным «историкам» «Треста» сведения об этом подарке показались настолько фантастическими, что они назвали их злостной выдумкой, но я видел эти браунинги в Варшаве, на квартире Артамонова, до их отсылки «Тресту».

Опперпут – по мнению В.Т. Дриммера – «бежал» из Москвы не как раскаявшийся чекист, а как советский агент, получивший новое задание. Бывший польский военный агент в Ревеле не верит советскому сообщению о гибели Опперпута после неудачной попытки взорвать здание О.Г.П.у. на Малой Лубянке в Москве, и в этом недоверии к смерти Опперпута в 1927 году он, безусловно, прав. Он, кроме того, утверждает, что латыш, знавший Опперпута в лицо, видел его в Шанхае незадолго до Второй мировой войны.

По словам В.Т. Дриммера, Опперпут, после «бегства» в Гельсингфорс, пожелал дать генералу Кутепову подробные показания о «Тресте». Он захотел сделать это в присутствии иностранных офицеров и назвал желательными участниками этого разговора начальника разведывательного отделения второго отдела польского генерального штаба, полковника Боцянского, и начальника русской секции этого отделения, майора Таликовского. Они съездили из Варшавы в Финляндию и выслушали эти показания.

Одновременно Опперпут – как утверждает В.Т. Дриммер – обвинил начальника польского штаба генерала Пискора, начальника второго отдела полковника Байера и самого автора воспоминаний в том, что они – советские агенты. Большевики не раз пользовались и продолжают пользоваться таким злостным обвинением, чтобы повредить своим наиболее непримиримым противникам. Польское правительство возведенной на его офицерство клевете не поверило, но сообщенная В.Т. Дриммером подробность поведения Опперпута в Гельсингфорсе подтверждает, что он там остался тем, чем был в Москве, – советским агентом-провокатором.

Письмо П.Н. Врангеля

В литературе о «Тресте» есть несколько указаний на осторожное, недоверчивое отношение генерала П.Н. Врангеля к появлявшимся за границей эмиссарам организации, называвшей себя Монархическим Объединением России. Это недоверие подтверждено документом, хранящимся в Соединенных Штатах, в Институте имени Гувера в Станфорде и опубликованным мною в парижском журнале «Возрождение» (№ 233, июнь 1971 года) с согласия П.П. Врангеля, сына покойного главнокомандующего Русской Армии.

Этот документ – копия письма, написанного генералом Врангелем за два года до разоблачения советской провокации в М.О.Р., из Сремских Карловцов (Югославия) в Париж, лицу, фамилия которого в письме не указана. Однако сопоставление с остальной перепиской автора дает возможность установить, что оно было адресовано генералу М.Н. Скалону{62}, пользовавшемуся доверием Великого князя Николая Николаевича.

Частное по форме и доверительное по содержанию, письмо было, тем не менее, помечено номером и напечатано на машинке. Копия, в соответствии с дореволюционным обыкновением, названа отпуском. Некоторые имена и фамилии были заменены псевдонимами, легко поддающимися расшифровке, потому что – как это ни удивительно – эти условные обозначения совпадают с теми, которыми «Трест» пользовался в переписке с А.П. Кутеповым и другими эмигрантами. Мною, в скобках, включены в текст подлинные имена.

Письмо свидетельствует о редкой проницательности П.Н. Врангеля, подтвержденной, два года спустя, разоблачением чекистской провокации.

«№ 1728/с Сремски Карловци, 12 марта 1925 г.

Дорогой Михаил Николаевич.