Русская фантастическая проза XIX - начала XX века

120 «Россияда» – эпическая поэма Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807), повествующая о взятии воинством Ивана Грозного Казани.

– Не смейтесь над тетушкою, – сказала мне Софья, как бы угадывая мои мысли, – она права: понимать книги очень трудно; вот, например, мой опекун очень любил басню

«Стрекоза и Муравей»; я никогда не могла понять, что в ней хорошего; опекун всегда приговаривал: ай да молодец муравей! А мне всегда бывало жалко бедной стрекозы и досадно на жестокого муравья. Я уже многим говорила, нельзя ли попросить сочинителя, чтобы он переменил эту басню, но над мной все смеялись.

– Не мудрено, милая кузина, потому что сочинитель этой басни121 умер еще до французской революции.

– Что это такое?

Я невольно улыбнулся такому милому невежеству и постарался в коротких словах дать моей собеседнице понятие о сем ужасном происшествии.

Софья была видимо встревожена, слезы показались у нее на глазах.

– Я этого и ожидала, – сказала она после некоторого молчания.

– Чего вы ожидали?

– То, что вы называете французскою революциею, непременно должно было произойти от басни «Стрекоза и

Муравей».

Я расхохотался. Тетушка вмешалась в наш разговор:

– Что у вас там такое? Вишь, она как с тобою раскудахталась – а со мной так все молчит. Что ты ей там напеваешь?

– Мы рассуждаем с кузиной о французской революции.

121 Подразумевается французский баснописец Жан де Лафонтен (1621–1695).

– Помню, помню, батюшка; это когда кофей и сахар вздорожали…

– Почти так, тетушка…

– Тогда и пудру уж начали покидать; я жила тогда в

Петербурге; приехали французы – смешно было смотреть на них, словно из бани вышли; теперь-то немножко попривыкли. Что за время было, батюшки!

Долго еще толковала тетушка об этом времени, перепутывала все эпохи, рассказывала, как нельзя было найти ни гвоздики, ни корицы; что вместо прованского масла делали салат со сливками и проч. т. п.

Наконец я распростился с тетушкой, разумеется, после клятвенных обещаний навещать ее как можно чаще. На этот раз я не лгал: Соня мне очень приглянулась.

На другой день явились книги, за ними я сам; на третий, на четвертый день – то же.

– Как вам понравились мои книги? – спросил я однажды у Софьи.

– Извините, я позволила себе заметить то, что в них мне понравилось…

– Напротив, я очень рад. Как бы я хотел видеть ваши заметки!

Софья принесла мне книги. В Шекспире была замечена фраза: «Да, друг Горацио, много в сем мире такого, что и не снилось нашим мудрецам». В «Фаусте» Гете была отмечена только та маленькая сцена, где Фауст с Мефистофелем скачут по пустынной равнине.

– Чем же особенно понравилась вам именно эта сцена?

– Разве вы не видите, – отвечала Софья простодушно, –

что Мефистофель спешит; он гонит Фауста, говорит, что там колдуют; но неужели Мефистофель боится колдовства?

– В самом деле, я никогда не понимал этой сцены!

– Как это можно? Это самая понятная, самая светлая сцена! Разве вы не видите, что Мефистофель обманывает

Фауста? Он боится – здесь не колдовство, здесь совсем другое… Ах, если бы Фауст остановился!.

– Где вы все это видите? – спросил я с удивлением.

– Я…. я вас уверяю, – отвечала она с особенным выражением.

Я улыбнулся; она смутилась… «Может быть, я и ошибаюсь», – прибавила она, потупив глаза.

– И больше вы ничего не заметили в моих книгах?

– Нет, еще много, много, но только мне бы хотелось ваши книги, так сказать, просеять…

– Как просеять?

– Да! Чтобы осталось то, что на сердце ложится.

– Скажите же, какие вы любите книги?

– Я люблю такие, что, когда их читаешь, то делается жалко людей и хочется помогать им, а потом захочется умереть.

– Умереть? Знаете ли, что я скажу вам, кузина? Вы не рассердитесь за правду?

– О нет; я очень люблю правду…

– В вас много странного; у вас какой-то особенный взгляд на предметы. Помните, намедни, когда я расшутился, вы мне сказали: «Не шутите так, берегитесь слов, ни одно наше слово не теряется; мы иногда не знаем, что мы говорим нашими словами!» Потом, когда я заметил, что вы одеты не совсем по моде, вы отвечали: «Не все ли равно?

Не успеешь трех тысяч раз одеться, как все пройдет: это платье с нас снимут, снимут и другое, и спросят только, что мы доброго по себе оставили, а не о том, как мы были одеты?» Согласитесь, что такие речи до крайности странны, особливо на языке девушки. Где вы набрались таких мыслей?

– Я не знаю, – отвечала Софья, испугавшись, – иногда что-то внутри меня говорит во мне, я прислушиваюсь и говорю, не думая, – и часто что я говорю, мне самой непонятно.

– Это нехорошо. Надобно всегда думать о том, что говоришь, и говорить только то, что вы ясно понимаете…

– Мне и тетушка то же твердит; но я не знаю, как объяснить это, когда внутри заговорит, я забываю, что надобно прежде подумать – я и говорю или молчу; оттого я так часто молчу, чтобы тетушка меня не бранила; но с вами мне как-то больше хочется говорить… мне, не знаю отчего, вы как-то жалки…

– Чем же я вам кажусь жалок?