Русская фантастика 2009

На четвертом из дверей вывалился солдат в чужой изорванной форме, весь в крови и саже. Вскинул автомат. Откуда-то выстрелили, и вместо правого глаза у солдата возникла зияющая дыра. Даже не посмотрев, кто его спас, он двинулся дальше — к седьмому небу. Вокруг сражались призраки, он поднимался мимо них, сквозь них, не замечая. Настоящими были Лика и он. И еще, наверное, проклятый дом-айсберг.

Хотя в последнем он сомневался.

В коридоре плавали клочья дыма. Половина «канделябров» не горела. Он брел в полутьме, выбираясь, как на островки, на освещенные участки. Знакомая дверь болталась на одной петле. Пнув дверь ногой — руки были заняты, — он вошел в комнату.

Яркое, весеннее солнце — словно в насмешку. На подоконнике — винтовка с черной тубой оптического прицела. В углу — разбитый пулями рояль. Белая с красной каймой гардина свалилась на пол. Он уложил на нее Лику и присел рядом, на корточки. Из треснувшего зеркала на него глядел мертвец в пыльном камуфляже. Трещина шла через рот мертвеца. Казалось, он ухмыляется.

Отвернувшись, он стал смотреть на Лику.

Я тебя предал. Забыл о тебе, забыл тебя. Обещал, клялся — и не сдержал слово. Я тебя убил. Не пулей — предательством. Тем, что не удержал в памяти, в душе, в сердце. Прости. Я бы прыгнул из окна, лишь бы вернуть тебя. Когда нет надежды…

Он вытащил из кобуры пистолет. Щелкнул предохранителем, поднес ствол к виску. Самоубийцам нет прощения. Это хорошо. Иначе и стреляться не стоило бы.

Лика открыла глаза.

Выронив пистолет, он засмеялся как безумный — и хохотал до тех пор, пока комната не закружилась перед глазами, сливаясь в серую круговерть. Но даже сквозь вихрь гаснущего сознания он продолжал видеть лицо Лики.

Она печально улыбалась.

Приближение 4-е

НАДЕЖДА

…он нам сказал, что смерти нет…

— …Все образуется, молодой человек. Уж поверьте мне, старику.

— Да как же образуется, Игорь Федорович? Ведь я…

— Знаю, знаю. Увы, мало кому удается этого избежать. Любимых убивали испокон веков. Помните?

Глаза Слонимского, озорные глаза проказника, удивительные на морщинистом лице старика, лукаво блестели.

Любимых убивают все,
Казнят и стар и млад,
Отравой медленной поят
И Роскошь, и Разврат,
А Жалость — в ход пускает нож,
Стремительный, как взгляд

[2].

«Помню», — кивнул он и тихо продолжил балладу:

Любимых убивают все —
За радость и позор,
За слишком сильную любовь,
За равнодушный взор,
Все убивают — но не всем
Выносят приговор.

Слонимский строго погрозил ему пальцем. Словно под гипнозом, Виктор наблюдал, как старик, не торопясь, надевает пенсне в золотой оправе, извлекает из кармана пиджака кисет и сворачивает тоненькую самокрутку. Прикурив от длинной каминной спички, он с удовольствием затянулся, окутался облаком дыма, словно спрятавшись за ним. Старик был уютный, домашний; настоящий.

Запах турецкого табака. Блики свечей на пузатом бокале с коньяком. Кто-то подмигивает из глубины красного дерева столешницы. Тишина кошкой бродит по комнате.

Слонимский, друг деда и всей их семьи, умер пять лет назад.

Память начала возвращаться. Бледные медузы всплывали из пучин небытия; амебы тянули друг к другу ложноножки, силясь слиться воедино.

— Игорь Федорович…

— Знаю, знаю. Все там будем, — любимая приговорка старика прозвучала диссонансом. — Ничего страшного, уж поверьте опытному человеку. Все преодолимо. Не так страшен черт, хе-хе… Впрочем, пистолет к виску — это не выход. Вернее, выход, но не туда.

— Как же вы… здесь?..

— У меня выходной. Имею право. Рождество, знаете ли.

— Рождество?

— Если угодно, день рождения. Вот, пришел поздравить вашу Лику. Ну и коньячку выпить. Слаб, каюсь! Коньяк, кстати, замечательный. У вас хороший вкус, молодой человек. Все-таки мы с вашим дедом кое-чему вас научили!

День рождения? У Лики? Он вскочил, едва не опрокинув стул. Огляделся так стремительно, что закружилась голова. Комната изменилась. Рояль — целый, но уже без гардины. Свет пригашен, на крышке горят свечи. Коринфская колонна. Окно-дверь во всю стену ведет во двор — стоит лишь переступить низкий подоконник. Снаружи на решетке мангала шкворчит мясо. Над ним колдует Лика — живая, веселая, беззаботная. Рядом щебечет Нелька, ее подруга. Лика кивает, переворачивает истекающий жиром кусок.

За спинами женщин полыхает закат.

В комнате они вдвоем со Слонимским. Стол, считай, пуст: пепельница, початая бутылка коньяка, два бокала. Керамическое блюдце с колотым шоколадом. Все.

Он плеснул себе коньяку, но пить не стал.

— Я мало что помню, Игорь Федорович. Думаю, вы уже знаете — я… Я убил Лику. Застрелил из винтовки. Впрочем, полагаю, я убил ее раньше. Не знаю, как и чем, но уверен в этом. Вы можете мне объяснить, что происходит?

Старик пожевал губами, собираясь с мыслями.